Моя чужая новая жизнь

Иногда, оглядываясь назад, я думаю — если бы мы знали как все закончится, куда заведет нас жизненная тропа, осмелились бы мы принять другие решения? Или выбрать совсем другую тропу? Смогли бы мы тогда изменить свою судьбу? В первые месяцы войны я постоянно анализировал, просчитывая были ли у меня какие-либо варианты избежать этого навязанного решения. Сейчас я предпочитаю смотреть вперед. Стараюсь не думать, что завтра может не быть. Я твердо решил как только представится возможность бежать с Эрин. И мне почти плевать на все, что я вижу вокруг. Скорее всего мы проиграем эту войну. И, кажется, не я один это понимаю. Парни устали и все чаще задумываются чем все это может закончиться. Нас осталось так мало. Я помню каждого из них, с какими целями и мечтами они пришли на фронт. Сейчас же цель у всех одна — не завоевывать, не прославиться, всего лишь выжить. Пожалуй только Кребс не теряет силы духа и еще способен рассуждать о военных тактиках и будущем Вермахта. Шнайдер ожесточенно твердит, что не даст каким-то русским надрать себе задницу, а если уж помирать — то нужно прихватить как можно больше врагов с собой. Бартель спит и видит когда сможет вернуться домой к прежней жизни. Надеюсь они не настолько глупы, чтобы не понимать что довоенная жизнь изменилась навсегда. А вот то, что я все чаще вижу в глазах Вильгельма сомнения и стылую горечь беспокоит куда сильнее. Я изначально знал что война это зло, а не необходимость, он же пришел сюда с верой что делает правое дело, исполняет долг перед Родиной. Взял ответственность за мальчишек, которых должен ежедневно вести в бой, и если он начал сомневаться, это… Это очень плохо. Нет ничего страшнее, когда человек ломается морально. Я вспомнил наш вчерашний разговор.

— Каковы наши шансы?

— Не знаю, — мрачно ответил брат. — Африканский корпус отступает и я опасаюсь что союзники могут войти в Италию.

Я вспомнил, что Эрин часто предрекала что-то подобное. И в который раз поразился откуда у нее такая способность к аналитике, да еще в такой сложной области как политика.

— Мы должны остановить русских.

Я уже не уверен что это возможно. Этот народ годами терпит жесточайшую блокаду и не сдается, чудом держится, терпя голод, холод, страшные лишения и потери. Их миллионы — на место погибших солдат приходит еще больше.

— Винтер, гляди, подвезли очередных новобранцев, — хихикнул Бартель. — Пари готов держать, их распугают русские коровы.

Шнайдер насмешливо хмыкнул — на прошлой неделе наши «желторотики» стремглав бежали из зарослей пшеницы, крича что там прячутся в засаде русские партизаны. Которые оказались всего лишь одичавшими лошадями.

— Идите на кухню, поешьте, — распорядился Кребс. Подкурив сигарету, он мрачно заметил. — Только что из учебки. Совсем дети.

Я пожал плечами. Когда-то такими же «детьми» сюда пришли и многие из нас.

— Чем дольше идет война, тем моложе солдаты.

— Здравствуйте, я хочу представиться… — к нам подошел рыжий веснушчатый паренек.

— Шнайдер, ты помнишь сколько у нас продержались предыдущие парни? — лениво спросил я. Тот безмятежно усмехнулся.

— Кажется пару дней.

— Один из них подорвался на гранате, — вспомнил Бартель, — я уже не помню как его звали.

— Продержитесь хотя бы пару недель, тогда и познакомимся, — это было жестоко с моей стороны, но я устал встречать эти наивные дружелюбные взгляды, а потом закрывать их глаза. А еще я злился потому что у меня больше не будет этой невинности, которая навсегда осталась в той жизни и которую не удастся сохранить никому их них.

— А пока вы первый и второй, — ухмыльнулся Шнайдер. Мальчишки, сникнув, отошли.

— Ну зачем вы так? — укоризненно спросил Бартель. Шнайдер вяло пожал плечами. Я заметил что Вильгельм вышел из штаба. Наверняка снова ломали голову с гауптманом, обдумывая план наступления. Только какой толк от этих разговоров? Все равно наше мнение никому неинтересно, мы обязаны выполнять приказы, которые отдают генералы.

— Извините, герр обер-лейтенант, когда мы будем уже наступать? — ты посмотри целая делегация собралась. — Или будут наступать русские?

— Нет, мы будем наступать. Немцы всегда наступают.

Шнайдер красноречиво кивнул — мол, а ты еще спрашиваешь зачем? Вильгельм с невозмутимым видом смотрел прямо перед собой, игнорируя вопросы.

— Фюрер сказал война закончится до зимы.

Бартель, не выдержав, фыркнул — сколько раз мы уже слышали подобное.

— А он сказал до какой зимы?