Моя борьба

Они долго выбирали еду. Что не нуждалось в долгой готовке. Когда они жили вместе, это Маша в основном ходила за продуктами, а писатель платил за квартиру и электричество. Машка таскала экологическую корзинку. Это было ее первое приобретение в Париже. Чтобы стать парижанкой. Но писатель хихикал всегда на эту корзинку; молодежь в начале 80-х корзинки не носила, и Машка постепенно перестала ею пользоваться. А теперь все как раз кричали о вреде пластика!.. Машка купила несколько баночек кошачьей еды для кота, и писатель сделал брезгливое лицо. Он ее презирал за кота. «Эх ты, Ахматкина! — говорил писатель. — Ты как престарелая буржуазная дама. Ты теперь Коллеткина!» Впрочем, и Ахматова, от которой и происходило Ахматкина, была буржуазна. Ахматки-ной называл свою вечно пишущую в тетрадочки жену рабочий с завода, на котором писатель проработал два года во времена юности. Буржуазность же для писателя была самым отвратительным качеством. Правда, певица считала, что у него все смешалось и что он неправильно употребляет это слово. Вообще, он не делал никакого различия — женщина, мужчина — и считал, что бабы суки и нечего ждать, мол, джентльменства. «Баба и жид», — говорил писатель о главных врагах человечества. Ну, с бабами ясно — он обжегся на той, единственной, как ему казалось, в мире, на идеале. А «жид» — это была организация евреев. Друзей евреев у писателя было больше, чем каких-либо других национальностей и вероисповеданий. Но когда евреи собирались в группу и качали права только потому, что они евреи, писатель негодовал. Машка, впрочем, тоже. Они очень любили своих евреев в Маре, считая их энергичными, живучими, беспокойными и оригинальными. Они обсуждали за обедами, что делали сегодня «их евреи», которых они наблюдали в окна, они с удовольствием ели их еврейско-русско-польские соленые огурцы, колбасы и селедки. Машка кучу денег истратила в маленькой лавочке у евреев из Польши, говорящих по-русски, всегда ее радостно встречающих: «Ой… какая Вы… аааа, Вы расскажите, Вы поете… а мама? да, бедная… селедочка великолепная есть…» И водку их они пили, хоть и дороже, чем в супермаркете… Но они негодовали на евреев, о которых передавало Би-би-си, да еще украшало передачи… «Калинкой-малинкой»! не было в их фонотеке «Шпиль балалайка»?!

— Ну и райончик же ты себе подобрала… — Писатель, как всегда, шел впереди, скашивая глаза за оправу очков, на Машку, идущую сзади.

Иногда она думала, что у него есть третий глаз, на затылке, что он всегда смотрит, что делается за его спиной. Она, правда, сама ненавидела, когда сзади кто-то монотонно и долго шел, и обычно задерживалась, делая вид, что ищет что-то в сумке, пропуская вперед зануду. Писатель говорил, что это у нее от алкоголя нервность, что она трусит из-за алкоголя и что, вообще, она погибнет от алкоголя! Певица думала, что если и погибнет, так от невнимания писателя, на что он заявлял: «Заведи любовника!» Машка еще больше надувалась, думая, что совсем уже безразлична писателю, если тот советует ей завести любовника, и кричала ему, что заведет? заведет богатого любовника! «С богатым тебе будет скучно. Надо будет себя прилично вести, контролировать… И ты будешь прибегать ко мне!»

— Ну и буду. А от сознания, что меня кто-то ебет, у тебя хуи еще больше будет стоять!

Так они шли по Сен-Дени и беседовали на вполне соответствующую улице тему.

Писателю не нравился и Машкин дом. Квартиры помещались здесь дверь в дверь, по четыре на лестничную площадку «Коммуналка какая-то!» — говорил писатель, перешагивая через две ступени. Машке тоже не нравилось такое расположение кварт. ир, но надо сказать, что она никогда не слышала, что происходит в этих самых квартирах. Она даже не знала, кто в них живет, никогда не встречая соседей. Кроме женщины, живущей в квартире справа от ее двери. Мадам Халигарда жила там с больной матерью, вечно лежащей, и еще бразильский пэдэ предупредил Машу, что она ничего не слышит, он, видимо, экспериментировал, проверяя ее на слух, может, устраивал оргии бразильские и утречком убеждался, что никто ничего не знает. И Машка иногда оставляла ключ от квартиры у мадам Халигарды, на случай, если придет писатель, а она побежала за сигаретами. Но он не приходил днем, и ключ так и оставался у соседки.

Пока на кухне варилась картошка, они пили пиво. Еще купленное пиво И вина они купили. Они всегда пили и всегда все выпивали. И писателя потом всегда мучила совесть, и он потом долго не появлялся. Наверстывая упущенное время за письменным столом.

— Хочешь, я прочту тебе что-то… я написала тут… — певица даже покраснела.

— Про меня? — не моргнув глазом спросил писатель, лежа на диванчике пэдэ.

— Нахал же ты…

— Ну давай читай. Давай-давай.