Мой знакомый учитель

Нина Николаевна поморщилась, будто у нее заныл зуб. Настроение сразу испортилось. Не успела снять пальто, потереть озябшие руки и сесть за стол, как появилась секретарша и позвала ее к начальнику. Когда она, полная противоречивых чувств и неприязни к главному и страха за себя и какой-то незнакомой отрешенности зашла в кабинет, главный инженер что-то писал и даже не поднял головы, пока не кончил. Не предложил сесть. Нина Николаевна переминалась с ноги на ногу возле его стола, покусывая губу и готовая заплакать от обиды и стыда. Но вот он отложил ручку, поправил заученным движением правой руки очки, поднял на нее глаза, зачем-то зажмурил их и опять открыл, лишь после этого спросил:

— Почему опоздали?

— Но вы же понимаете… Трамваи…

— Не причина. Служба есть служба. Пусть хоть землетрясение, хоть ураган, а вы обязаны быть на своем месте.

— Но ведь, Алексей Трофимыч… — попыталась было оправдаться Нина Николаевна, думая между тем про себя с горечью: «Чего ему от меня надо? Что я ему сделала?»

— Вьюга началась с вечера. Надо было предвидеть, что с транспортом могут быть перебои и выйти из дому пораньше. Должен вам с сожалением заметить — дисциплинка у вас хромает. В тот раз газету читали в рабочее время, сейчас опоздали, а завтра и на работу не выйдете. Что ж у нас тогда получится: государственное учреждение или какая-нибудь контора? И пожалуйста, не оправдывайтесь. Учтите на будущее, можете идти.

Нина Николаевна вернулась в корректорскую до глубины души расстроенная и около часа не могла приступить к читке корректуры. Только начинала читать, как горячая расслабляющая волна обиды захлестывала ее, туманила глаза, парализовывала волю.

— Что я ему такое сделала? Что? Разве я одна опоздала? — спрашивала она подчитчицу, тоже обескураженную таким разворотом отношений Нины Николаевны с начальником, спрашивала шепотом, потому что боялась заплакать, если скажет громко. А девушка утешала:

— Да он всех вызывал. А тот лысый инженер, вчера к нам заходил который, вышел от начальника и давай его ругать, и давай ругать.

Но это слабо утешало Нину Николаевну. День она проработала кое-как, это был самый изнурительный в ее жизни день. Домой вернулась с головной болью, ночь спала дурно. Снилось злое, с синими тонкими губами лицо главного инженера, а очки у него вырастали до размеров чайных блюдец. И по цвету были такими же, как блюдца: непроницаемо белые и с голубыми каемками по краям. Утром страшно не хотелось идти в учреждение…

День, когда она держала корректуру в расстроенных чувствах, не исчез бесследно, оставил после себя отметку. В брошюре оказались грубые грамматические ошибки, которые в двух случаях совсем искажали смысл. Обнаружив это, Нина Николаевна упала духом. Будь начальником Василий Сергеевич, этого бы не случилось. А если бы и случились такие ошибки, то все обошлось бы по-хорошему. Она с ужасом ждала вызова к главному, была уверена, что вызовет.

Начальник вызвал ее на другой день. Она внутренне съежилась, уходя из корректорской, беспомощно и жалко оглянулась на подчитчицу, словно от нее ожидала поддержку. Однако в коридоре, сама того не ожидая, вдруг успокоилась, твердо решив постоять за себя и выговорить этому придире и педанту все, все. И ей сделалось неизмеримо легче.

Главный инженер возвышался за столом нахохлившийся, колючий, неприятный. На этот раз седые, всегда зачесанные гладко волосы на макушке спутались и топорщились. Он начал без предисловий:

— Вот видите, к чему ведет недисциплинированность? К халатности. А халатность — к ошибкам. Все это издание, — он с мрачной торжественностью потряс злосчастной брошюркой, — придется сдавать в утильсырье. Понимаете? Все это обойдется нам в кругленькую сумму…

У Нины Николаевны слова протеста застряли в горле, решимость ее куда-то подевалась снова. А ей хотелось крикнуть: «Да как вы смеете разговаривать со мной таким тоном! Вы же сами виноваты, сами, сами!» Но главный инженер формально был прав. И ей стало так обидно, так безысходно тоскливо, что она не выдержала и дала волю слезам. Она смотрела на начальника и не видела его — он расплывался в ее глазах, слушала его и не слышала. И не ожидая, когда он кончит пробирать ее, Нина Николаевна медленно повернулась и, ступая осторожно, словно боясь за что-нибудь споткнуться, вышла из кабинета. В корректорской заученно, механически одела пальто, шапочку и пошла домой, делая все это как во сне и словно бы подчиняясь какой-то неведомой, но твердой воле. Даже не заметила испуганного взгляда своей молоденькой помощницы и даже забыла, как обычно, прибрать со стола справочники и корректуру.

Назавтра она осталась дома. Подчитчица не знала, что делать. Звонили из типографии, требовали вернуть вычитанные гранки. Редакторы отдела нервничали — корректорская не работала, а дело не терпело отлагательств. Слаженный ритм работы нарушился.

Доложили об этом главному инженеру. Он деловито осведомился:

— Она что, заболела?

Но никто не знал, что случилось с Ниной Николаевной. Главный инженер сердито нахмурился, поправил правой рукой очки и сказал:

— Непорядок.