Мой знакомый учитель

— Утверждаю: о трактористе забыли. Совсем забыли. Условия-то труда остались те же. Кабина что у «натика», что у ДТ — ни к черту. Ведь это наше рабочее место. Мы на нем полжизни проводим. У автомобилей кабина на мягкой подвеске. У легковых даже приемник налицо. В холода мы по-прежнему бензин палим: не подогреешь — не заведешь.

— Оно, конечно…

— Корабли в космос закинули, а кабину подходящую будто бы сделать нельзя. Просим-то самое простое: чтоб хоть пыль не пропускала да зимой тепло было… Видел я в кино однажды, как ракету запускали. Сиганула она от земли в небо свечкой. Пламя от нее огненным кружевом вспыхнет и нет. Вспыхнет и нет. Легко так вверх-то рвалась, будто играючи. Поверишь, дух захватило, слезы навернулись. Отчего, думаешь? От гордости. Ух, думаю, какой у нас народ башковитый! Захотел да как рванулся к солнцу — целую планету соорудил. Сила! На другой день я на Волгоградский тракторный письмо накатал. Свои соображения о кабине выложил. И получил ответ. Правильно, мол, товарищ Васюхин, пишете. Сочувствуем. Но пока сделать ничего не можем. Технология не позволяет. Конвейер останавливать нельзя — план. Переделывать кабину, значит, технологию менять надо. А сменишь технологию, конвейер давай перестраивай. Вот какая штуковина получается. Только я не отступлюсь. Я брат ты мой, как репей, цепкий. Сейчас особенно, потому время такое — к коммунизму подступаем. И людей люблю цепких, как наша Ивановна или Иван Сергеич.

Мне тоже нравились такие люди. Тут мои и Андриановы взгляды смыкались.

Старуха снова прикрикнула:

— Шпите, полуношники, шпите, окаянные.

Мы, наконец, легли. Я уснул сразу. Проснулся рано от того, что на лавке гомонили ребятишки.

— Сенька, у меня кран скрипит, а не работает.

— Ах ты, брат ты мой! Погоди, я сейчас летучку вызову, — Сенька тарахтел, словно крутил ручку телефона, и кричал: — Але, але! Высылайте летучку. Скорейча! — и обычным голосом брату: — Будет, она у нас ско-орая.

— Работает, работает! — вдруг обрадовался младший: послышался трескоток игрушечной лебедки.

Истина осталась старой и в наши обновленные времена: дети играют в то, что составляет смысл жизни их родителей.

* * *

Днем я уезжал из гостеприимного села. К самой его окраине подступила необъятная, снежная и гладкая, равнина: скованное льдом томилось озеро Аргази. Немного ему еще осталось томиться; скоро южные ветры принесут тепло, и рухнут ледовые оковы. Встряхнется озеро, заиграет волнами, загудит, запоет шалым ветром. Кругом раздолье, синие гористые дали, а в сердце — неуемная радость.

КОРРЕКТОР

Нина Николаевна уже в летах, круглолицая. Держится бодро, усиленно молодится, пользуясь чудесами косметики. Одевается просто и скромно. Носит очки в золотистой оправе. Характера тихого, незлобивого, немного застенчивого. Застенчивость молодит ее больше, чем косметика. Тогда на щеках вспыхивает румянец, мочки ушей нежно розовеют.

Говорят, женщинам свойственно противоречие. Если это так, то эта черта ярче всего отразилась в характере Нины Николаевны.

Работает она корректором, любит свою старую, как мир, профессию. Но никто никогда не слышал, чтобы Нина Николаевна сказала:

— Двадцать лет держу корректуру, и другой работы мне не надо.

Обычно она говорит:

— Разнесчастная у меня работа. Хуже ее и на свете нет. Ошиблась в молодости, а теперь не поправишь — поздно.

Нина Николаевна побаивается начальства, робеет перед ним и никогда не противоречит. Но всякий раз, побывав в кабинете «шефа», рассказывает своей подчитчице:

— Я ему так и заявила: у вас нет другого виновного, кроме стрелочника. А корректор — это стрелочник, все грехи на него сваливаете. Редактор ошибся, а корректор виноват. Как хотите, Василий Сергеевич, но терпеть я больше не намерена. Вплоть до увольнения. А что в самом деле?

Конечно же, всего этого она Василию Сергеевичу не сказала, но думала сказать. Когда ее вызывали, она менялась в лице, глаза начинали лихорадочно поблескивать. Если начальство вызывает, значит опять что-то стряслось: по другим причинам корректора не вызовут.