Мой жизненный путь

Подобное воззрение на природу привело к представлению о мировом развитии, не обладающем морально-духовным содержанием. Предполагалось чисто материальное первобытное состояние мира; затем подбирались законы, согласно которым из этого первобытного состояния постепенно, вплоть до современных форм, могло бы образоваться все живое, одушевленное, одухотворенное. Развивая последовательно этот образ мышления — так я говорил себе, — духовно-моральное представляют не иначе, как результат природной деятельности. И тогда приходят к безразличным для духовно-морального фактам природы, побочным результатом развития которых является моральное, в конце концов погребаемое ими же из-за их безразличного отношения к нему.

Я, конечно, принимал во внимание, что осторожные мыслители не выводили это конечное следствие, а просто брали то, что говорили, как им казалось, факты природы, полагая при этом, что не следует упоминать о мировом значении духовно-морального. Но не это казалось мне важным. Я не придавал значения тому, когда утверждали, что в плане природных свершений к моральному следует относиться безразлично, что все это только гипотезы и что о моральном каждый может мыслить по-своему. Я говорил себе: кто даже в малом мыслит о природе так, как это было тогда принято, тот не может приписать духовно-моральному самостоятельного, пребывающего в себе бытия. Если химия, физика, биология останутся такими, как. они есть, в том виде, как они кажутся всем незыблемыми, то те существа, которые представляются здесь как действительность, поглощают всю действительность, и тогда духовно-моральное может являться лишь пеной, выступающей из этой действительности.

Я прозревал иную действительность. Такую, которая является духовно-моральной и одновременно несет в себе природное начало. В стремлении к познанию, в котором отсутствует воля пробиться к этой действительности, я видел проявление бессилия. Исходя из моего духовного созерцания я могу утверждать, что над природными фактами и духовно-моральным существует истинная действительность, проявляющая себя морально и обладающая в то же время силой превращаться в моральном действии в свершившийся факт, достигающий того же значения, что и природные свершения. Последние кажутся в отношении к духовно-моральному безразличными лишь по той причине, что они выпали из своей первоначальной связи с ним, подобно тому, как труп человека теряет связь с одушевленно-живым в человеке.

И это было для меня непреложным фактом, ибо я не просто размышлял об этих вещах, я видел их как истину в мировых духовных фактах и существах. Упомянутые "этики" безразлично относились к подобному воззрению; они более или менее бессознательно придерживались того мнения, что стремление к какому-либо мировоззрению ничего не дает и поэтому нужно спасать этические положения, не вдаваясь в то, как связаны они с мировой действительностью. В этом явлении эпохи я видел голое отчаяние, отказ от стремления ко всякому мировоззрению. Бессознательно легкомысленным казался мне человек, утверждавший, что нужно оставить в покое всякое мировоззрение, чтобы вновь иметь возможность распространять среди людей нравственность.

На прогулке с супругами Ольден по веймарскому парку я радикально высказался против этого легкомыслия. Кто в состоянии благодаря своим воззрениям, говорил я, продвинуться так далеко, как это возможно для человека, тому откроются мировые события, в которых обнаружится как реальность морального, так и реальность процессов природы. В журнале "Цукунфт", основанном незадолго до этого времени, я выступил с резкой статьей против того, что называл оторванной от всякой мировой действительности этикой, не имеющей никакой силы. Статье был оказан весьма нелюбезный прием. Но иначе и не могло быть, ведь "этики" мнили себя спасителями культуры.

Для меня это дело было безгранично важным. Я намерен был вести борьбу за признание такого мировоззрения, в котором заложено и проявляет себя этическое наряду со всеми другими реальностями. Так мне пришлось действовать против этики, лишенной мировоззрения.

Я поехал из Веймара в Берлин, чтобы найти возможность представить свои взгляды в прессе.

Я посетил столь уважаемого мною Германа Гримма и был принят им с величайшей любезностью. Однако ему показалось странным, что, пылко защищая свое дело, я занес этот пыл и в его дом. Он выслушал все мои доводы относительно "этиков", не проявляя особого участия. Мне казалось, что я заинтересую его этим столь важным для меня делом. Но мне это нисколько не удалось. Узнав о моем намерении действовать, он сказал: "Сходите к этим людям, я их более или менее знаю; все они очень милые люди". Меня словно облили холодной водой. Человек, которого я так уважал, не почувствовал того, чего я так хотел; ему казалось, что я стану "совершенно благоразумным", когда после посещения "этиков" приду к убеждению, что все они весьма симпатичные люди.