Мой сводный грех

То, что этот проект теперь будет действовать без меня, я принял спокойно. Как ни крути, но эти два месяца добровольного заточения дали мне очень многое. Я сам придумал и спланировал стартап по разработке синтетических алмазов, который вполне можно реализовать в Лондоне, если поднять свои старые связи, которым наплевать на то, что я поцеловал собственную сестру.

Собственную, мать его, сестру…

От досады колет в висках.

Я потираю лицо ладонями. И тут запоздалая мысль обжигает сознание. Если у меня такие проблемы, то что говорить об этой хрупкой девочке, огне моего сердца… Алёнке…

Я тут же вскакиваю с кресла и на негнущихся ногах подхожу к двери гостиничного номера, где должен был перекантоваться два дня, вырванные у холдинга только для того, чтобы сорвать свадьбу, про которую узнал совершенно случайно от отца. Мне нужно было снова увидеть её, поговорить, но теперь уже не просто оставить, а схватить в охапку и увозить хоть на край света…

Но стук в дверь прерывает мои поспешные сборы.

— Денис, я знаю, что ты тут, — голос матери, непривычно глухой, удивляет. Нехотя, но все же я открываю двери, ожидая увидеть разъяренную фурию, но никак не испуганную, бледную женщину с бегающими глазами. — Ты один? — спрашивает она и тут же буквально ныряет взглядом в комнату, задержавшись на секунду на пороге номера.

Провожу рукой в неопределенном жесте, сам не до конца понимая, чего больше хочу: закрыть перед нею дверь, или же пригласить для разговора. Но она, как всегда, все решает за меня: медленно проходит в номер, подходит к окну, невидящим взглядом смотрит на небо, неспешно проплывающие по набирающему свинцовую дождевую тяжесть облака.

Она прижимает к груди свою сумочку – жест отчаявшейся, запутавшейся испуганной женщины, который я никогда не видел у матери. Понимая, что грядет непростой разговор, вытягиваю ноги на кресле, решив, что буду вести себя так нахально и развязно, что ей не останется ничего другого, как поступить в своём репертуаре: махнуть рукой и уйти, поняв, что никакие слова на меня не действуют.

— И давно ты знаешь? — тихо спрашивает она дрожащим голосом, не поворачивая ко мне головы. От удивления я даже привстаю. Что такое? О чём она говорит?

Издав неопределенный звук, который можно было расценить так, как угодно, я готовлюсь к броску, как хищник, почуяв запах крови.

— Я спрашиваю: давно ты знаешь об Алёнке? — она незаметно утирает прозрачные слезинки, скатившиеся из уголков глаз.

— Хм… прилично, — всё происходящее кажется странным, небывалым, сюрреальным представлением, но я точно чувствую, что здесь что-то не чисто, и потому боюсь сделать лишнее движение, сказать лишнее слово, чтобы не спугнуть свою странную и запуганную, уставшую добычу.

Она бросает в мою сторону пронзительный взгляд.

— Я сначала подумала, что ты хотел отомстить мне, как делал это обычно, — вдруг говорит она, шмыгнув носом. — И потому решил закрутить с Алёнкой неправдоподобный роман, чтобы она влюбилась в тебя, дурочка, измучилась, а ты бы её потом бросил. Но потом увидела, что и ты сам заинтересован в ней больше, чем во всём остальном. Даже на Север, вон, уехал, сбежал от неё, да и от себя тоже…

Она замолкает, а мне хочется закричать, чтобы заставить её говорить дальше. Все эти слова, сказанные потухшим голосом, без интонационно, пугают и вводят в ступор.

— Водил всех за нос, а сам знал, что она не твоя родная сестра? — вдруг взвизгивает она и поворачивается ко мне лицом. Её глаза мечут молнии. — И что, ты сейчас расскажешь всё всем? Борис…он…он ведь не простит меня за это, за этот подлог, за эту подмену… — она вдруг снова сникает и поднимает подбородок кверху, чтобы не дать слезам стекать ручьями вниз по подбородку, на тёмный офисный классический костюм.

Я сначала даже думаю что ослышался. Но упоминание имени отца Алёнки вдруг отрезвляет меня.

Мать шарит глазами по подоконнику и достаёт мою пачку сигарет, прикуривает, чуть закашлявшись, а я наблюдаю за её движениями отстранённо, ощущая, как осознание ПРАВДЫ заполняет мой мозг. Постепенно, медленно, очень осторожно.

— Не родная? — глухо кашляю я, не заостряя интонационно вопрос.

Мать снова затягивается и выпускает белёсый дым в потолок.

— Вы никогда не сможете меня простить, потому что вам не понять, как это: выбираться из самого низа наверх! То, в каких условиях вы живёте – результат труда, нервов, седых волос. Легко жить на всём готовом, а, Денис? — она даже не поворачивается в мою сторону, легко смахивая пепел от сигареты прямо на пол. — С твоим отцом у меня не вышло бы выбиться в люди. А вот Борис… тогда он был женат…

— Борис бы никогда не ушёл из семьи, если бы не дочь. Но…— тут она снова шмыгает носом, вытирая влагу под глазами и сильно, до ломоты в легких, затягивается. — В день родов что-то пошло не так, и моя девочка умерла. Оставила меня, даже не сделав единого вскрика, стона.

Она замолкает на мгновение, но все равно продолжает свою страшную исповедь.