Мои странные мысли

– Хорошо, но мне кажется, что у меня ничего не получится с этими большими управляющими и опытными мошенниками, – сказал Мевлют. – Я лучше займусь домами гедже-конду в бедных районах.

Зиму и лето 1996 года Мевлют провел, впитывая премудрости Ферхата. Два или три раза в неделю он отваживался выбираться в бедные кварталы и переулки центра города, вооруженный только старыми показаниями счетчиков, самостоятельно охотясь за незаконными подключениями. Центр города разваливался: сломанные и заброшенные старые здания, среди которых он жил, когда был официантом, работавшим на Бейоглу двадцать лет назад, теперь были гнездом воров электричества. Ферхат сказал Мевлюту держаться подальше от таких мест – ради собственной безопасности. Так что Мевлют в итоге перешел в Куртулуш, Ферикёй, Бешикташ, Шишли, Меджидиекёй, а иногда заходил на другую сторону Золотого Рога, в Чаршамбу, Карагюмрюк и Эдирнекапы, собирая оплату с домохозяек, как один из тех вежливых государственных служащих, которые захаживали к ним в старые добрые времена.

Работая продавцом бузы, он привык получать небольшие подарки сверх того, что должен был получить, – пару шерстяных носков или немного лишних монет от людей, которые говорили ему: «Оставь сдачу себе!» Это никогда не смущало его совести и не задевало гордости. Небольшое вознаграждение за то, что он не отключил кому-то электричество, выглядело всего лишь благодарностью за услугу, которую он оказал, и он без всякого опасения клал деньги в карман. Он хорошо знал эти места и этих людей. Однако никто из них не узнавал в вежливом тихом инспекторе Мевлюта, того самого торговца бузой, который ходил по их улицам раз в неделю зимой. Возможно, потому, что хорошие люди, покупающие бузу, отличаются от плохих людей, которые воруют электричество.

Мевлют не показывался на Кюльтепе или Дуттепе, где его знал каждый, он брал свои журналы, сумку и отправлялся на другие холмы, которые тоже прошли тот же путь от нищеты к развитию: Куштепе, Хармантепе, Гюльтепе и Октепе. Их теперь с трудом можно было назвать бедными районами. Одноэтажные саманные домики, когда-то покрывавшие эти холмы, были снесены за прошедшие двадцать пять лет, и теперь эти места считались частью самого города, подобно Зейтинбурну, Гази-Османпаша и Умранийе. Каждый район имел свой центр – обычно у автобусной остановки, где двадцать пять лет назад были созданы первые регулярные маршруты в город и вокруг которой теперь находились мечеть, новая статуя Ататюрка и маленький грязный парк. Здесь также начиналась главная улица района, длинная дорога, которая, казалось, уходила к самому краю света, с бетонными блоками в пять или шесть рядов с каждой стороны. В зданиях размещались разные кебабные, бакалеи и банки, на верхних этажах обитали жители, которые подумывали о бесплатном электричестве, и их уловки не отличались от уловок обитателей любого обычного района в центре Стамбула: та же ложь, та же простодушная невинность… В этих местах, может быть, больше опасались Мевлюта, но в здешних горожанах было намного больше сердечности.

Древние кладбища, что выросли в старых частях города, в новых районах отсутствовали. Современные кладбища, лишенные кипарисовых деревьев и вообще любой растительности, обычно располагались достаточно далеко от новых кварталов и были окружены высокими бетонными стенами, подобно заводам, военным базам и клиникам. Бродячие псы, которые преследовали Мевлюта во время утренних проверок, проводили ночи в маленьком парке напротив статуи Ататюрка.

Мевлют всегда приходил в новейшие и беднейшие районы города с лучшими намерениями, но обнаруживал, что самые злобные псы живут именно здесь. Сойдя с автобуса, Мевлют старался игнорировать провода, которые люди прицепляли – даже не стараясь скрыть их – к большим кабелям, он закрывал глаза на топорную проводку, питающую кебабную напротив остановки. Он чувствовал, что в каждом из этих районов есть свои лидеры и главари и что за ним следят. Собаки преследовали его. «Моя работа заключается в осмотре официальных счетчиков, – хотелось ему крикнуть этим проклятым псам. – Нечего бегать за мной». Но собаки нападали на него, и Мевлют пугался.