Мой Сталинград

На этом для меня все и кончилось. Я уж не видал, что делали с расстрелянным оставшиеся люди, я не уходил, а убегал что было мочи из той ужасной балки, еще не ведая, что убежать от нее было уже невозможно, что она будет преследовать меня все последующие пятьдесят лет, да и потом не отпустит, время от времени терзая душу, в которой, видно, и поселилась, прописалась до конца моих дней. Удивительное дело: повидавший столько смертей – только во вчерашней нашей контратаке «залегли», чтобы уже никогда не подняться, сорок наших бойцов, для которых обвалившийся погреб в Елхах стал братской могилой, – повидавший множество смертей, я не был подавляем ими так, как подавлен, оглушен вот одной этой смертью на маленькой площадке безымянной безвестной балки. Оставался подавленным и тогда, когда узнал наконец о том, что же совершил старшина такое, чтобы его лишили жизни.

А произошло следующее. Помните: «Вольга, буль-буль»? Эта угроза сыпалась на головы наших бойцов и из листовок, и по ночам из репродукторов от немецкого переднего края, и она, угроза эта, выглядела вполне реальной. Не все могли устоять перед нею. Пускай единицы, но нашлись и такие, что не выдержали и попытались не быть потопленными в Волге, а тайно переплыть ее и оказаться на восточном берегу, куда враг если и переправится, то не скоро. Лучше это сделать на лодке, загодя укрыв ее в прибрежных камышах. А еще лучше – тоже заблаговременно – загрузить малое суденышко съестными припасами: хлебом-солью, мясными консервами, сахаром, табачком и прочим. Сделать это нетрудно, коли ты работаешь в продовольственном отделе Дивизионного обменного пункта (ДОПа, значит). Нетрудно еще и потому, что у тебя оказался сообщник, да не рядовой, а офицер, исполняющий тоже тыловую, но совершенно удивительную, непонятную, во всяком случае, для меня, должность: начальник клуба. Это на фронте-то, да еще на каком, на Сталинградском, для веселия не то что мало, но вовсе не оборудованном. Я помнил этого начальника, видел его несколько раз в далеком Акмолинске, на фронте, правда, ни разу. Но за фамилию память моя каким-то образом зацепилась: Рольбин. Идея убраться за Волгу, скорее всего, принадлежала ему, а старшине оставалось наполнить ее содержанием – в самом прямом смысле.

Выбрав темную, беззвездную ночь, осторожно раздвигая высоченные камыши, они по-кабаньи пробирались к прикрытой теми же камышами лодке. Как ни осторожничали, но их услышали, а может, и подстерегли, каким-то образом узнавши о намерении этих двух. Преступление очевидное, и кара, казалось, должна бы быть одинаковой. Однако Рольбину почему-то смертную казнь заменили штрафным батальоном, а в отношении старшины приговор оставили без изменения.

На этом я хотел бы и закончить рассказ об этой истории, если бы она не имела своего продолжения.

Через какую-то неделю в нашей маленькой дивизионной газетенке с внушительным названием «Советский богатырь» одна за другой стали появляться заметки о подвиге снайпера... Рольбина. Да-да, того самого. И это не было выдумкой журналистов: Рольбин не только сам выходил на снайперскую охоту в районе Елхов, но организовал и возглавил снайперское движение. И, разумеется, очень скоро состоялось отпущение грехов: Рольбина отозвали с передовой, вернули ему офицерское звание, а заодно – и прежнюю должность начальника клуба [27].

Ну а его сообщника не стало. Кстати, наши «старики», Кузьмич и Максимыч, а также неотделимый от них повар Зельма хорошо знали старшину, поскольку, минуя полковых снабженцев, приезжали за харчами для своей роты прямо на ДОП. Вообще, эти мудрецы были близко знакомы едва ли не со всей тыловой братией, к своей и нашей пользе. Со временем их знакомства простирались так далеко, что они были такими же частыми гостями не только продовольственников ДОПа, но и медицины. Их можно было видеть и в медицинской роте своего полка, и в дивизионном медсанбате. Там они добывали спиртишко, приплюсовывая его к традиционным, можно даже сказать, легендарным «наркомовским ста граммам».