Мои седые кудри

Так и стал Аппе председателем, а Цицка — колхозником…

Глава тринадцатая БОЙ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Наступила первая посевная.

Однажды под вечер Аппе вернулся из окружкома с высокой температурой. И нога раненая разболелась. Был злой как никогда. Что-то не ладилось, где-то не клеилось. К утру немного отлежался, но на работу идти не смог. Велел мне пойти и встретить трактор, который выделили нам всего на десять дней.

— Пусть пашет землю Тохти. Вот чертова нога, не дает покоя, сам бы поехал. Вдруг не справятся без меня…

Успокоила, сказала, что справимся. Гайто поедет.

— Но ведь первая борозда. Это же праздник! Всех людей надо звать. И обязательно с кулацкой земли начинать надо! Сама пойди по дворам…

Возле сельсовета увидела Гайто. Спросила, что он думает о сельчанах: созывать их или нет. Гайто рассудил, что сперва надо посмотреть, как трактор пойдет, — тогда и позовем людей, а то вдруг испортится, оконфузимся перед стариками. Мне это показалось правильным.

С ним, на его рессорке, мы и поехали. По дороге, за селом, и впрямь встретили трактор — первый в наших краях трактор, показавшийся мне таким огромным и таким красивым. Даже страшным. Управлял им молодой парнишка — вихрастый и задористый. Вместе с трактором приехал на тачанке Дзыбын. И сразу же предупредил:

— Если допустите простой машины, отберу и передам трактор другим колхозам.

Мы заверили, что все будет в порядке. Показали, где начинать.

Трактор затарахтел и въехал на пашню. Сердце мое запело! Такую радость не опишешь! Лошадь — не лошадь, телега — не телега, на четырех колесах, тащит за собой плуг — три железные сохи. Целый метр в ширину борозда… Двенадцать коней — и то не потянут…

Дзыбын и Гайто молча шли за трактором. Ароматом тепла и свежести благоухала вспаханная земля. Дзыбын взял горсть жирного чернозема, помял, понюхал и озабоченно сказал, обращаясь к нам с Гайто:

— Медлить с пахотой нельзя. Все силы надо приложить, но посеять в срок!

Гайто помедлил с ответом. Тяжело вздохнул:

— Было бы что прикладывать… Полудохлые лошаденки… Если бы не пожар зимой…

…Да, зимой… Было это воскресной ночью. Как сейчас стоит перед глазами: пылают сено и солома на колхозном дворе… Горит амбар с артельными семенами… Огонь пожирает конюшню. Над сеном повисло зарево. Я бегу как шальная по улице к горящим коровникам и кричу во весь голос: «Люди, горим! Погибаем! Скорее на пожар!»

А село будто вымерло: за мной один Дзабо еле волочил ноги. Аппе и Гайто уехали опять в город на какое-то совещание. И народ в то воскресенье гулял на свадьбах. В шести местах справляли их, да еще кувды — пиры в честь новорожденных мальчиков — родители устраивали. И другие разные компании: кто пригласил зятя с дружками, кто сватал сына. Причин хватало, чтобы пьяными быть. Молодежь танцами забавлялась, любовью полнилась…

Добежала я до первого коровника, а соломенная крыша вот-вот рухнет, вся огнем охвачена. Добралась до дверей, распахнула их. Коровы мечутся, мычат. Никак не выгонишь. К счастью, прибежали люди. Скот спасли, лошадей тоже. Но корма с семенами и постройки — все сгорело.

— Где были сторожа? Цицка где? — кричал разъярившийся Дзабо. — Или нарочно кулаку горящую головешку в руки сунули?

Подвыпивший Цицка только разводил руками и бубнил:

— Бог наказал! Грех попутал. Да я теперь эту проклятую араку за семь верст обходить буду. Ни на одну свадьбу вовек не пойду. А вредителя самолично найду и этими руками задушу…

Но сколько ни плачь — беде не поможешь. Сколько ни маши после драки руками — вины не смоешь. Было ясно, что кулаки и подкулачники колхозу и всей советской власти войну объявили. Поджигателей так и не нашли. Но Цицка до сих пор их ищет, все выспрашивает да прислушивается — не проболтается ли кто. А мне партячейка поручила ферму. Гайто сказал:

— Трудно будет тебе — знаем. И то, что ребенка ждешь, — знаем тоже… Но придется тебе спасать общественных коров от гибели. Там нужен хозяйский глаз. Пусть наши враги не думают, что мы отступим…

Пришлось взяться за дело. На помощь позвала подружек и комсомольцев. Перво-наперво надо было думать о кормах.

Пока артельные лошади таскали ноги, мы в зимнюю стужу выезжали косить бурьян и свозили неубранные стебли кукурузы. Мельчили на соломорезке, поливали соленой водой и давали животным кое-как душу в теле удерживать. Потом пришлось бурьян и стебли носить с поля на собственных спинах — от лошадей остались кожа да кости. Аппе и Гайто запрещали мне самой таскать корм и поднимать тяжести. Все-таки первенца под сердцем носила. Только разве сможешь иначе, люди могут всякое подумать… А допустить гибель скота значило нанести еще один удар колхозу…

Хорошо, что все это теперь позади — перебороли трудности, выходили общественное добро. Хорошо, что пришла весна и на нашем колхозном поле появился трактор.

— Ну, теперь можно и людей звать, первую борозду проводить, — весело сказал Дзыбын. — Трактор на ходу, не подведет. О, народ сам уже идет… И звать не надо…