Мои седые кудри

Дальше я не слышала, только увидела, как над головами поднимались руки: сколько их было — разве сосчитаешь… За что такое уважение, чем я это заслужила? Другие своей жизнью и кровью за революцию, за власть Советов заслужили зваться большевиками. А в чем моя заслуга? Это революция и советская власть счастьем меня наделили, человеком назвали… И стыдно стало, что я ничего такого не совершила и не смогла. А в ушах звучали слова Гайто: «Она доказала своими комсомольскими делами…» Что же я такого доказала? Одолела букварь, научилась читать и писать. Поняла, что мне надо учиться дальше. Это верно. «С завязанными глазами счастья не построишь», — часто любил повторять Гайто. Неловко было, когда нам вручали комсомольские билеты в окружкоме, и среди нас не было там ни одного грамотного. Немножко только Умар кумекал. Спасибо Маше, выучила грамоте меня и секретаря нашей ячейки Умара. Да так, что теперь я сама учительница. Открыла Маша во мне такой «талант». Правда, «ученикам» моим — ликбезовцам — от тридцати до семидесяти лет. Среди них и моя мама. Смешно бывает. Читаю им, скажем, стихи Коста, а они рукой машут: дескать, зачем время переводить, и так все сызмальства наизусть знают. Поди, не чужой Коста, из наших краев род ведет. Ты нам и про других умных людей почитай. Что делать? Бегу к Маше или Гайто. Они мне то книжку Пушкина, то Лермонтова дадут, и других писателей тоже… И узнала я, как говорит Аппе, что ничегошеньки-то я и не знаю, дура еще дурой. Но старалась узнать — это верно. Сейчас Маша и Гайто обещают послать меня учиться в город. Но говорят — сперва надо подучиться до пятого класса. Тогда только примут на рабфак. А что такое рабфак и на кого там учат — я и слыхом не слыхала. Не знала и того, сколько знают ученики пятого класса. Таких у нас просто еще не было. Но в город хотелось попасть, страшно, конечно, но хотелось. Только как же Аппе? А что, если вместе в город! Вот было бы здорово!..

И так я размечталась — совсем забыла, что на сходке нахожусь и что с этого часа начинается какая-то другая моя жизнь. Вместе с Аппе в одном ряду. Вместе с Гайто и Машей. И боязно стало: а смогу ли?

Но ведь учить неграмотных, убеждать их подписываться на газеты и журналы — тоже не легко было. Помню, привез Гайто из города гору разных книг, позвал нас, комсомольцев, показал на все это добро и сказал:

— Теперь и у нас будет своя изба-читальня. Заведовать поручим Назират. Книги она любит, а с чем не справится — научим…

С радостью взялась за новое дело. Такой важной себя чувствовала! Выдаешь людям книги, тем же ученикам своим, и наказываешь: «Не пачкайте! Не рвите!..» Приносят люди обратно книгу и рассказывают тебе, что понравилось. Интересно! Но, бывало, и разозлишься, до слез обидно, когда кто-то — не со зла, а по глупости — вырвет страничку-другую на курево…

А еще мы устраивали зиу — как велось в веках. Прослышим, что вдова какая или просто бедный человек собирается себе жилье выстроить, — мы всей ячейкой идем помогать. Глядишь, через неделю-другую домик и готов. Пахать, сено косить, урожай убирать. Разные бывали работы. Школу строили, деревья сажали на улицах, мосты и дороги починяли — все зиу да зиу, всем комсомольским миром. После таких работ всегда танцы устраивали.

И считалась я заводилой. Еще театр в селе устроили. Я играла в «Двух сестрах» Бритаева девушку-сироту Ханысиат, которую похитили изверги. Да что там играла — это ведь было и в моей жизни. В другой пьесе представляла мать. И тут ничего не надо было выдумывать — все будто про нашу жизнь говорилось. Мама даже плакала, когда смотрела. А дома укоряла: «Зачем ты, доченька, напоминаешь мое проклятое прошлое! Зачем напоказ меня выставила? Зачем горем своим хвалишься?..»

И невдомек-то было моей маме, что не горем я хвалюсь, а радостью нынешней делюсь, чтобы люди еще крепче любили то, что дала советская власть…

Да, если оглянешься, то и впрямь что-то доброе сделано. Люди для меня, я — для людей…

Глава одиннадцатая КТО — КОГО?

Газетные полосы той поры все чаще задавали вопрос: «Кто — кого?» Однажды нас — меня, студентку 3-го курса рабфака, Аппе, слушателя последнего курса совпартшколы, и еще многих наших знакомых и незнакомых — собрали в зал заседаний обкома партии. Много говорили там о положении в деревне. Об успехах и трудностях, о том, что кулак поднимает голову, что последыши алдарские за ружья берутся. Я слушала и думала: «Скоро экзамены… Как-то их буду сдавать?» И тревожно как-то стало.