Мой личный шеф

— Да, представьте себе, я имею в виду Алёну. Что она любит? Компьютерные игры? Шоколадки? Плюшевых мишек? Смотреть мультики? Вырезать кукол из бумаги и всякие одёжки им лепить?

Теперь смеётся Виолетта.

— Вы безнадежно отстали от жизни, Марат Русланович, у Алёны магнитные куклы и к ним такие же магнитные наряды. Не надо никого резать.

Слушаю. Деловито почёсываю подбородок.

— Моя сестра точно сама вырезала и рисовала им одёжки. Значит, Алёна любит кукол?

— Нет, — улыбается Виолетта, и мне от этого так хорошо, что даже страшно.

Оргазм напоминает. Не шлёт меня, не огрызается, не орёт и не дерётся, а всего лишь улыбается.

— Алёна любит Хагги Вагги.

— Это ещё что за зверь?

— Точно отстали, — кидает в меня игривый косой взгляд, вроде и надменный, но как будто несерьёзно. — Ну вот ничего-то вы и не знаете, Марат Русланович. Всё потому, что детей у вас нет. Ей нравится уродливый дебил со стрёмной скалящейся физиономией. Он сам синий, а подруга у него розовая. Родион, между прочим, ей огромного плюшевого подарил на день рождения.

— Зачем же он ей этого урода подарил?

— Чтобы ей было приятно.

— Так лучше бы объяснил, что уродов любить не надо, и подарил бы Чебурашку. Кажется, это и есть воспитание. Хотя пусть и дальше дарит уродов. Я преподнесу ей нормальные игрушки и расскажу, что такое хорошо и что такое плохо, а Родион понесёт от какой-нибудь настройщицы. Вас, Виолетта Валерьевна, для него всё равно слишком много. Спорим, у вас так с ним ничего и не было с тех пор, как вы якобы помирились. Потому что вы избегаете с ним близости. И вам это вообще неинтересно.

Дальше, закашлявшись, я пью оставшийся чай залпом, а Виолетта, психанув, убегает, громко хлопнув дверью.

Встаю. Иду мыть чашку. Знаю, почему она скрылась. Потому что правда — она такая. Она глаза колет. И пусть теперь внутри просто шквал эмоций.

Сажусь обратно, снова читаю инструкции. Идти на обед сил нет, потому что слабость. Отчитываю секретаршу, которая, запыхавшись, рассказывает, что попала в аварию и вообще всё у неё плохо.

К концу обеда понимаю, что после прихода Виолетты я уже не хочу быть затворником. Я мечтаю снова смотреть на неё и видеть улыбку. Уж лучше ругаться, чем совсем без неё.

Набрав разной макулатуры, как бы случайно иду мимо её класса. Уже прошло пол-урока второй смены. Я слазил в расписание и выяснил, что сейчас у неё форточка, а потом репетиция коллектива. Значит, скорей всего, она сидит за столом, занимаясь бумажной работой. Придумаю какую-нибудь причину и завяжу разговор.

Вот только с простудой это делать очень и очень сложно. Перед последним поворотом кашляю как не в себя и закидываю в рот очередной мятный леденец. Горло вроде бы успокаивается. Выдохнув, двигаюсь вперёд.

Дверь в её клас слегка приоткрыта. В образовавшуюся щель я вижу Виолетту, она сидит за столом, подперев голову руками и… горько, от души плачет.

Сильно. Прямо рыдает. Не могу её такой видеть. Почему она так ужасно расстроена? Из-за меня? Так вроде мы всегда так с ней общаемся, и никогда я не видел, чтобы Виола так серьёзно рыдала, даже в тот ужасный день, у загса. Что-то с нашей дочерью? Что-то Алёной? У меня аж сердце кровью обливается от неизвестности.

Поэтому я, недолго думая, захожу в класс, иду прямо к ней.

Глава 26. Султанов

— Что случилось, Виолетта Валерьевна? Почему вы плачете?

Увидев меня, она быстро убирает со стола бумаги, наводит порядок, что-то прячет, вытирает слёзы. Садится ровнее, делает вид, что ничего не произошло.

— Я не плачу! У меня просто соринка в глаз попала. И я чихнула. У меня, когда чихаю, всегда слёзы.

— Плачете! Я же вижу.

Обхожу стол, наклоняюсь, заглядываю ей в лицо. Носик распух и покраснел.

— Вам кажется, Марат Русланович!

— Ничего мне не кажется. Я тут мимо шёл… — откашливаюсь в кулак, сам себя останавливаю, время врать прошло, пора демонстрировать чувства, иначе так и будем топтаться на месте, как два борца сумо. — Я, когда к вам шёл, услышал ещё в коридоре. Что случилось?

— Зачем вы ко мне шли? — смотрит зверьком, шмыгает носом.

Вот тебе и крутая во всех смыслах хоровичка. Вздохнув, беру стул, ставлю рядом с ней. Всё равно уже нечего терять.

— Соскучился.

— Только что виделись.

— А я вот соскучился!

Виолетта вместе со своим стулом отодвигается.

— Вы много себе позволяете, господин директор. И прекратите на меня дышать и кашлять, а если я заболею? Потом приду домой и заражу дочь и мать?

— Это бесполезно, вы уже были со мной в близком контакте.

— Ну не в таком уж и близком.

Сажусь вплотную, касаюсь её плеча своим.

— Что произошло? Я могу помочь.

— Никто мне не поможет. Идите в кабинет.

— Не пойду, — перехожу на тихий хриплый простудный шёпот.

Она закатывает глаза, пытается всё скрыть.

— У меня всё нормально!

— Ну я же вижу, что не нормально!

Кашляю.

— И с чего вы решили, что я буду делиться чем-то с совершенно посторонним мне человеком? Я лучше Родиону позвоню.

— А что ж не позвонили до этого? Не такой он и родной вам человек, так ведь?

Она снова вздыхает.

— Уходите.