Мой генерал

«У девушки должна быть только одна забота — сохранить в целости и неприкосновенности свое женское достоинство. Нет, две. Две заботы — еще получить хорошее образование, разумеется. Все остальное — чепуха, гнусность и пошлость. Всему пошлому и гнусному необходимо давать немедленный и решительный отпор».

Федор Тучков и есть то самое пошлое и гнусное. А «немедленный и решительный» она не дала.

Господи, он так самозабвенно с ней целовался, как будто на самом деле хотел ее! В глубине широченной загорелой груди, под выпуклыми мышцами у него тяжело бухало сердце, звякал странный железный медальон на толстой цепочке, и плотные жесткие ноги прижимались к ее ногам, почти царапали. Она даже тихонько провела ладонью по его бедру, и мельком удивилась, потому что ощущение было странным, волнующим, непривычным, а потом, когда она на него смотрела, оказалось, что ноги у него заросли светлыми волосами, и почему-то — ужас, ужас, ужас! — ее это привело в восторг!

Идиотка, дура! Все о приключениях мечтаешь! Потеряла последний стыд, да еще практически на глазах у всего санатория потеряла — вон как смотрела тетка в пакете на голове! Немедленно к себе в номер, за дверь, и дверь на замок, и сидеть, не вылезая, все оставшиеся дни!

Большие руки вдруг обняли ее за талию — она в панике разинула рот, чтобы завизжать, но воздуха не было, — легко вынули из воды и подняли на бортик. С нее текло, как с мокрой кошки, и она попыталась встать, но он подтянулся, перекинул себя через край, оказался очень близко — непозволительно близко! — и не пустил ее.

— Подожди.

— Что вам нужно?!

— Подожди, пожалуйста.

Марина стряхнула воду с волос и отодвинулась от него так проворно, как будто он был заражен проказой. Ровно шумела вода. В бассейне никого не было, давешний молодой человек исчез — она даже не заметила.

Федор Федорович Тучков Четвертый глубоко и ровно дышал, ходили полированные бока, как у лошади, только что выигравшей Зимний кубок. Марина скосила и опустила глаза, метнула взгляд и моментально расстроилась.

Ничего выдающегося. Он пришел в себя на редкость быстро.

— Послушай, — сказал Федор Тучков довольно сердито. — Если надо извиниться, я извинюсь.

— Что значит надо?

— Ну, если я тебя оскорбил и все такое. Я тебя оскорбил?

«Ну, конечно», — должна была воскликнуть она. Потом добавить: «Мы с вами больше не знакомы». Потом подняться и уйти.

Именно так поступила бы мама. Нет, мама бы еще надавала ему по физиономии.

Марина опять скосила на него глаза.

— При чем тут… это?

— Я не знаю, то или это, — раздраженно продолжил он, — я хочу тебе сказать. Ты мне… нравишься. Очень. Если тебе это не подходит, лучше скажи сейчас. Мне не двадцать лет, все свои проблемы я решу сам и досаждать тебе не буду. Ну что? Как?

— Что… как?

Что-то стало поперек горла и не давало ей дышать. Она старалась и никак не могла.

Что такое он говорит?! Что она ему… нравится?! Это невозможно! Это совершенно невозможно!

Даже Эдик Акулевич, которого она знала лет сто или двести, никогда ей такого не говорил!

— Марина. Я спросил. Ты должна ответить.

— Что?

Он вздохнул выразительно. Этот вздох означал — господи, как ты тупа и как ты мне надоела!

— Ты что, замужем?

— Нет!

— Ну, конечно, нет.

Почему — конечно, хотелось ей спросить, но она ничего не спросила.

— Ты мне очень нравишься, — решительно выговорил он, как будто спорил с кем-то. — Но я не хотел бы просто так тратить время. Или скажи мне, чтобы я проваливал к черту, или тогда уж молчи. Поняла?

Она поняла, но не сделала ни того, ни другого.

— Вчера ты был один. Сегодня совсем другой. Вчерашний меня бесил, — проскулила она, — сегодняшний мне пока… непонятен. Я… не знаю.

Он помолчал.

— Ясно. Ну, тут я ничем не могу тебе помочь. Разбирайся с ними сама.

— С кем — с ними?

— Ну, с сегодняшним и вчерашним. Больше того, хочу тебе сказать, что завтра будет завтрашний. Читала Станислава Лема? Пятничный «я» очень отличаюсь от понедельничного.

Он нес всю эту чепуху потому, что ему снова хотелось поцеловать ее, только на этот раз он был уверен, что она сбежит, и еще неизвестно, сможет ли он ее догнать и вернуть.

Они сидели на бортике и молчали. Довольно долго. Потом она на него посмотрела, и он улыбнулся в ее растерянные глаза. Все было ясно.

— Ты меня не бойся, — посоветовал он, еще немного помолчав.

Совет был глуп.

— Хорошо, я постараюсь, — холодно сказала она. — Федор, вы не знаете, где Вероника была сегодня утром?

Он и глазом не моргнул, надо отдать ему должное.

— По-моему, на корте. Вы, по-моему, ее там видели.

— Видела, — согласилась Марина, — но она зачем-то наврала, что пришла из дома. Зачем она наврала?

— Что значит наврала?

— Она сказала, что проспала, потом вскочила и побежала на теннис. Дед ничего не понял, так она сказала, да?

— Ну… да. Что-то в этом роде.

— Она наврала. У нее были совершенно мокрые кроссовки. От корпуса до корта асфальтовая дорожка. Если она бежала, да еще торопилась, вряд ли она забегала в какую-нибудь лужу. А кроссовки мокрые. Почему?

— Почему?

— Потому что она пришла не из дома.

— А откуда?