Мои друзья скандинавы

Армейские медпункты обслуживали местное население. Несколько военных автомашин были отданы в распоряжение муниципалитета. Ему же были переданы те склады немецкого продовольствия и медикаментов, которые гитлеровцы не успели сжечь…

Вновь назначенный военный комендант Киркенесса, полковник, носил странную фамилию Лукин-Григэ. Эту вторую фамилию, Григэ, простой сибирский паренек Лукин, влюбленный в музыку норвежского Орфея, присоединил к своей фамилии еще в годы гражданской войны, когда он вступил добровольцем в Красную Армию. А «э» оборотное на конце — первая буква имени «Эдвард».

Не думал, не гадал он тогда, что будет советским военным комендантом первого освобожденного города на родине любимого композитора…

— Сколько советских людей погибло, освобождая Финмарк? — словно угадав мои мысли, спрашивает собеседник.

Много! Очень много! Никогда не забыть мне скромных солдатских могил с красными фанерными пирамидками, увенчанными жестяной пятиконечной звездой, в мерзлых болотцах Заполярья, на каменистых сопках.

ВСТРЕЧА С НАНСЕНОМ

Утром, на другой день после визита к Сигурду Эвенсмуу, я прочитал в газете репортаж о жизни на дрейфующей станции «Северный полюс».

Советские ученые продолжали дело, начатое Фритьофом Нансеном. Они приняли из его рук эстафету. Ведь это он предложил высаживать с самолетов десанты у Северного полюса и вести длительные исследования круглый год в дрейфующих льдах.

Он набросал и проект палатки для такой зимовки.

Теперь к зимовщикам на дрейфующие льды прилетают самолеты с последними газетами, письмами от родных и всем необходимым, им привозят даже новогодние елки. Наши полярники разговаривают с домашними по радио, на вертолетах к ним прилетают с концертами артисты.

Но при всем этом еще ощутимее становится мужество человека, ушедшего с одним лишь товарищем да собачьими упряжками в ледяную пустыню, без радио, без ободряющего слова, без расчета на помощь!

И, размышляя об этом, я вдруг увидел, что нахожусь на площади имени Фритьофа Нансена.

Двери ратуши были отворены, и я вошел в огромный голубостенный, озаренный пламенем стенной росписи главный трехсветный зал высотой в пять этажей.

Над входом, во всю северную стену его, огромная картина — метров девять в высоту и двадцать семь в ширину. Фрески выдающегося живописца Альфа Рольфсена изображают норвежский народ в его делах.

В густом лесу, опираясь на рукоять длинного топора, у поверженной сосны стоит лесоруб; рудокоп, нагибаясь, отваливает в сторону каменную глыбу. С горы спускается жница с ярко-желтыми ржаными снопами, и навстречу ей, мимо родного домика, идет вернувшийся на побывку матрос в темной робе, пересыпая из руки в руку ожерелье, которое он купил в заморских краях для любимой. Уходят вдаль сквозные опоры электропередач, и перед растущей кирпичной кладкой строящегося здания на высокий голубой светлый зал, на яркую роспись южной стены глядит рабочий в фартуке, с молотом в руках. А к ногам его рыбак в зюйдвестке привел шлюпку, и далеко в море, подымаясь к потолку, в перспективе видно, как на утлых суденышках рыбаки выбирают из моря сети. Их поливает дождь… А слева пернатые облака — облака из чаек. И они летят на запад, ко льдам, туда, где статный человек в высоких сапогах, с непокрытой головой уходит в бескрайнюю ледяную пустыню. На противоположной стороне фрески, у восточной стены, человек в длиннополом пальто, с мечтательно устремленным вдаль взглядом, копной зачесанных назад волос, с характерными подбритыми бакенбардами. Его тоже нельзя не узнать…

Все остальные фигуры — обобщение, но коротко стриженный, уходящий в бескрайние льды человек и этот, второй, с бакенбардами, — портреты. Первый — Нансен, второй — поэт Бьёрнстьерне Бьёрнсон…

«Когда называешь имя Бьёрнсона, кажется, что подымаешь норвежское знамя», — писал о нем знаменитый скандинавский критик Георг Брандес.

Прощаясь с Большой землей на Югорском Шаре, в селе Хабарове, Нансен на «Фраме» писал Бьёрнсону: «Я хотел бы по возвращении найти нашу Норвегию свободной…»

Когда художник захотел олицетворить лучшие черты своего народа, он не случайно избрал Бьёрнстьерне Бьёрнсона и Фритьофа Нансена.

В этих двух исключительных индивидуальностях с наибольшей силой воплощены типичные черты норвежского национального характера.

О нем, восхищаясь свободолюбием, правдивостью норвежцев, никогда не знавших крепостной зависимости, Фридрих Энгельс писал своему другу Зорге:

«Люди здесь, то есть в деревне, красивы, сильны, смелы… и фантастически религиозны».

С тех пор минул без малого век. Но только одну поправку следует внести в слова Энгельса: норвежцы стали куда равнодушнее к религии.

Эта перемена полностью отразилась и в деятельности Бьёрнсона, и тогда, когда он, молодой писатель, сын пастора, приписывал победу немцев над французами во франко-прусской войне тому, что германские офицеры распевали перед фронтом псалмы Лютера, и тогда, когда он впоследствии с энергией человека, познавшего истину, в своих романах и драмах показывал вред религиозного фанатизма, ограниченность и косность протестантской церкви.