Мой дорогой питомец

Была переменная облачность, за день выпало девять целых два десятых миллиметра осадков. Для окончательного прощания потребовался бы счетчик дождя, заполненный доверху, или нет, я хотел увидеть, как он переполнится, мне нужен был образ переполненного датчика дождя, когда я прощался с тобой навсегда, вода должна была выливаться из него, как она лилась в моем сердце, но я не мог проститься, не сейчас, и все чаще и беспокойнее я следовал за тобой от бассейна до середины Приккебэйнседейк, я точно знал, с кем ты тусуешься, с кем делишься своими сладкими лягушками, стоя в купальнике перед бассейном, как ты смеешься над непонятными мне детскими шутками, и я видел, что чем ближе ты подъезжаешь к ферме Де Хюлст, тем больше начинаешь вилять по дороге через польдер, как все сильнее раскачиваешься, объезжая белые полосы; ты была никчемным курьером, любовь моя, и чем больше я присваивал тебя, тем больше милых мальчиков ты возила на своем багажнике, как будто твоя жадность не знала границ, и ты все еще ждала чаевых, но с меньшим рвением, чем раньше, потому что теперь ты знала, как выглядит рог-убийца, ты знала, что у твоего желания была кривая роста, которая будет становиться все круче и круче, хотя тебе по-прежнему больше всего нравились рога ангелочков, эти бледные трубочки с кремом, но были и сомнения, да, были сомнения, потому что мать Жюль во время работы в саду откопала морковь с презервативом, она допросила вас, когда, по обыкновению, раздавала вам свежие апельсины после школы, по вечерам в пятницу ты всегда ела у них куриные ножки с овощами и картофельными крокетами, ты ненавидела куриную кожу, свисающую с ножек, но жадно поглощала семейную атмосферу; вас допросили, и мать Жюль объяснила то, что вы уже прочитали в книжке про секс, найденной на чердаке, ты слушала только рассеянно, ты всегда слушала рассеянно, потому что стояла одной ногой в реальном мире, а другой – в темном царстве своей фантазии, ты хотела услышать все, но тебе нужно было отвлечься, и, находясь в плену уютной домашней атмосферы, ты неожиданно рассказала, что иногда кое с кем целовалась, что ты целовалась со мной, с ветеринаром – ты ожидала аплодисментов, похлопывания по спине, но увидела только серьезные взгляды, и мать Жюль даже сказала, что это серьезно, и ты побледнела от новости о том, что с тобой случилось что-то ужасное, поэтому ты солгала, что это случилось только один раз – тот, о котором знали твой отец и брат, но ты была слегка взволнована, когда мы встретились позже – я с нетерпением ждал, когда, наконец, снова увижу тебя в свете дня, а не только ночью; и когда Камиллия с детьми уехала на день в город, это позволило мне незаметно провести тебя на постановку «Эндшпиля» Беккета, и ты подумала, что это безумие: два человека пытаются вырваться из одиночества, пытаются жить вместе на обломках Второй мировой войны, двигаясь к бесповоротному концу, и ты сказала, что смогла бы жить с кем-то, только если бы могла выдержать жизнь в одиночку, а я иногда оглядывался во время постановки, чтобы понять, не видны ли лица знакомых, которые выдали бы то, что мы вместе, а затем поворачивался обратно, к красивому удивленному личику, наполовину скрытому под панамой и летним шарфом Камиллы; я принес их тебе, чтобы тебя не узнали, да, это было смешно, я даже накрасил тебе губы помадой, и ты сидела в театре, как прекрасная дочь короля, словно актриса, а потом прошла мимо одного из других залов, где играли кукольный спектакль, проскользнула внутрь, и я смотрел из дверного проема, как ты рухнула посреди малышей и завизжала от смеха над глупыми шалостями Яна Клаассена[50], ты выкрикивала его имя громче всех, когда в спектакле собирались что-то украсть, и на мгновение мне стало грустно от того, какой ты еще ребенок, а я оскверняю тебя своим отклонением, но эта мысль исчезла, когда мы пили кока-колу в фойе, и ты была самой красивой из всех зрительниц, я задал тебе вопросы про собаку, почему она так важна в пьесе Беккета, и рассказал тебе, что она служила символом примирения в ссоре между Хаммом и его младшим слугой Кловом в бомбоубежище, что собак часто используют в качестве миротворцев: люди думают, что четвероногий может спасти их дружбу или брак, – и ты сказала, что пьеса была о глупости, безрассудстве, а еще о тщетности существования, когда игроки и марионетки оказались в разрушенном мире, в развалинах, а голос Марии Каллас был взят за отправную точку, потому что в ее голосе можно услышать разруху, отчаяние и разложение, которые забирали жизнь, боль между двумя людьми, которые не могли понять друг друга; и я спросил, что тебе так нравится в Яне Клаассене по сравнению с этим шедевром, тебе пришлось некоторое время поразмыслить, и ты ответила: «Иногда именно простота заставляет все работать. Вот чего не хватало Хамму и Клову: простоты во всем, отсутствия всяких сложностей. Если ты можешь видеть отсутствие, отсутствие чрезмерности, ты лучше справляешься с тем, что тебя захватывает, ты должен иметь возможность желать и того, и другого, и ты должен уметь ненавидеть и то, и другое. Но простота всегда остается простотой». Я улыбнулся и сказал, что ты правильно поняла пьесу, ты просияла от гордости, прикоснувшись губами к стакану с кока-колой, а затем ты рассказала, что в 1995 году вы с отцом и братом ходили в кукольный театр на «Зеленые пальцы, синие глаза» Мархрэйт Хрэйве, это был спектакль про грядку с овощами и что-то про говорящие огурцы, ты точно не помнила, запомнилась только темнота в помещении и смутно – несколько кукольных лиц, и это был один из самых приятных дней, которые ты можешь вспомнить, потому что твой па засмеялся впервые после аварии, он засмеялся, а ты и твой брат в восторге переглянулись, ты подумала, что все будет хорошо, но ферма – это не кукольный театр, никто не управлял вами с помощью веревочек, и тебе казалось, что это досадно, но тут у тебя снова возникло чувство, что все будет хорошо; и я прижался голым коленом к твоему под шатким столом, увидел, что ты вздрогнула от прикосновения, слова матери Жюль не шли из твоей головы, как и ее объяснение про голого мужчину и голую женщину из книги и о том, как делать детей или как сделать так, чтобы от этого детей не было, что вы должны сильно любить друг друга, должны быть влюблены друг в друга, и ты чувствовала, что правда любишь меня, но мать Жюль сказала, что влюбленность превращает сердце в куст буддлеи, и ты знала, что сейчас, с июля по сентябрь, у буддлеи сезон цветения, но твой куст был срезан после того, как мой сын его сломал, а обрезанные кусты могли одеревенеть, повредиться или стать пищей для болезней, ведущих к засыханию, и даже если он мог противостоять суровым ветрам, ты сомневалась, что ради меня он зацветет, хотя ты ощущала мурашки по всему телу, когда я тебя целовал, и это сбивало тебя с толку, а я сказал, что мурашки – это хорошо, это знак того, что гусеницы медленно превращаются в бабочек; но ты не могла забыть серьезных слов матери Жюль, и поэтому после спектакля я повел тебя на маленький пляж на Вудеплас, в безлюдное место, я приказал тебе войти в воду в одежде, как известный режиссер заставлял своих актеров забыть предыдущий спектакль, приказывая им прыгать в костюмах в ледяное озеро, в озеро Верхнее, которое граничит, среди прочего, с Миннесотой, позволяя холоду овладеть ими, пока они не будут думать только о температуре своих тел, пока они не получат легкое переохлаждение, и во время купания им приходилось снимать одежду, один предмет за другим, их роль в прямом и переносном смысле опускалась на дно, голые как младенцы и дрожащие, они позже стояли на берегу и чувствовали себя чистыми и обновленными, их альтер эго утонули, и теперь они были готовы к следующему спектаклю, к новому тексту, к новому персонажу; и я видел, как ты уходишь в воду, под воду, я снял штаны и рубашку и последовал за тобой в прохладу Приккебэйнсеплас, подплыл к тебе и велел забыть все слова матери Жюль: то, что мы делали, было хорошо, и никто не знал нашего сценария, и нельзя ставить двух режиссеров на одну и ту же пьесу, потому что они никогда не будут двигаться в одном направлении, и это вызовет недовольство среди актеров, они будут бесцельно бродить по сцене, они запутаются в хаосе; и я сказал, что помимо пилота я был режиссером, что в конце концов я добьюсь того, что ты засияешь так, как ты хотела сиять, что аплодисменты, которые только что звучали в театре, однажды будут в твою честь, точно такие же, как после кукольного спектакля, но аудитория будет только увеличиваться, ты покоришь весь мир своими альбомами, и я заставил тебя выбирать между мной и куриными ножками по пятницам, между Ромео и Джульеттой и Королем Лиром – произведением, в котором одна из ревнивых дочерей пытается свести с ума своего отца, чтобы заполучить его владения, и ты тихим голосом сказала, что я не сумасшедший, но я возразил, что Жюль и ее мать будут заставлять тебя в это поверить, и ты вяло сказала, что выбираешь меня, а я ответил, что не слышу тебя, и над водой разнесся твой крик: «Курт, я выбираю тебя, я твоя, я Джульетта». И я обхватил тебя за талию и поднял над волнами от грузовых судов, идущих по Вудеплас, ты моя милая маленькая выдра, мой неотразимый Путто, и мы подсохли на песке, где я зацеловал остатки твоих сомнений из-за беспокойства матери Жюль, и я спросил, чувствуешь ли ты теперь, как внутри тебя цветет буддлея, я видел, что ты кивнула не всерьез, я видел, как ты симулируешь цветение и страсть, но не хотел этого замечать, я думал, что это придет со временем, а ты достала из кармана презерватив, который незаметно сняла с выкопанной морковки, чтобы взять с собой на память, и торжественно сказала, держа эту испачканную штуку в руке, что хочешь сохранить его для нас, и я воспринял это как приглашение сделать следующий шаг, я спросил тебя, когда и где Бонни и Клайд займутся любовью, ты посмотрела в облака, как будто ответ прятался там, я провел пальцем по твоим губам, ты раскрыла их, и я позволил своему указательному пальцу скользнуть внутрь, вниз по внутренней стороне твоей щеки, по твоим коренным зубам, ты обвила его языком, и когда я вытащил его, ты знала ответ, ты сказала: «Как только птица совершит свой первый полет». Это было несправедливо с моей стороны, моя дорогая питомица, но я разозлился, я разозлился, потому что не мог больше ждать, потому что ты снова придумала эту проклятую птицу, и то, что я тогда сделал, было нечестно с моей стороны: я солгал тебе, я сказал, что у тебя появится мальчишеский рог, что я посажу в тебя росток, и из него вырастет побег, как на картошке, и твои глаза заблестели, хотя поначалу ты немного скептически отнеслась к этому, потому что Элиа ничего подобного не рассказывала, но, возможно, то, что они с Лягушонком вообще занимались этим, было неправдой – может быть, она просто так сказала, чтобы вызвать зависть у своих подружек, чтобы завоевать престиж, потому что если вы спрашивали ее, как именно все прошло и каково это было, было ли больно, была ли кровь, она просто мечтательно улыбалась и говорила, что не может пересказать это, как нельзя пересказать серию книг Дж. К. Роулинг про Гарри Поттера в нескольких предложениях, и как заядлая фанатка Поттера ты это поняла, но нет, она ничего не говорила о мальчишеских рогах, хотя и ты, вероятно, не сказала бы про это другим, чтобы сберечь все самое вкусное для себя, и ты обрадовалась возможности, которую я тебе предложил, и когда твоя одежда высохла, ты внезапно с мокрыми глазами произнесла фразу из пятьдесят первого псалма: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня». Ты думала, что это замечательная строчка, да, ты тоже желала себе правый дух и желательно побыстрее, и я сказал, что правого духа не существует, что дух постоянно меняется, что его можно сравнить с Хэрритом Хиймстрой, который каждый день читал разные погодные сводки, мы никогда не остаемся такими как были, и ты стала несчастной, да, несчастной, и категорично сказала, что знаешь людей, у которых действительно правый дух, которые всегда остаются одинаковыми, что ты тоже можешь этого достичь, и я кивнул и сказал: «Конечно, ты можешь добиться чего угодно, твое сердце чище, чем Вудеплас», – ты успокоенно улыбнулась, и мы поехали обратно в Деревню, и я высадил тебя на углу улицы, чтобы не было видно с фермы, и прежде чем выйти, ты сказала, что в эти выходные у нас получится сделать то, что делали Бонни и Клайд, если бы Клайд не был импотентом, ты освободишься после того, как поможешь отцу с забором на пастбище; и ты осторожно спросила, не больно ли это, сам-знаешь-что, я потряс головой и снова соврал, я обещал тебе, что потом мы поедем в Ставангер, ты посмотрела на меня с недоверием, потом как сумасшедшая вскинула кулаки в воздух, и я сказал, что мы еще увидимся перед встречей с рогом, на пробежке, ты кивнула, и я вложил телефонную карточку с пятнадцатью евро тебе в руку, ты перегнулась над рычагом переключения передач и поцеловала меня, ты сказала «спасибо большое», сказала, что слушала Фрэнка Заппу, не зная, что именно ты слушаешь, его тексты часто были причудливыми и комичными, но в них не было связывающей нити, разные мелодии сводили тебя с ума, хотя ты считала Motherly Love яркой и узнаваемой, и ты продекламировала: «The Mothers got love, that’ll drive ya mad, they’re ravin’ ’bout the way we do, no need to feel lonely, no need to feel sad, If we ever get a hold on you, what you need is, Motherly love[51]». И я наблюдал за тобой, за тем, как ты шла к дамбе по Афондлаан, как ты перепрыгивала разбитые камни плитки и приземлялась только на целые, разбитые приносили несчастье, думала ты, они сделают так, что у тебя никогда не будет правого духа, и сейчас ты не смогла им воспользоваться, тогда как я знал, что несчастье кроется не в плитках, а в том, как однажды ты не приземлишься.