Могусюмка и Гурьяныч

— А что у вас тут за события произошли? — спрашивал Владимир Николаевич Зверев управляющего заводом.

— Жалобу написали на мои действия, не успел я приехать, а уже донос, — ответил управляющий.

— Кто же осмелился?

— Купец, рабочий и учитель. Вот вам уже первое действие, наподобие этакой забастовки.

— Ну и как, вы считаетесь с их требованиями? — улыбнулся Зверев.

— О нет, мы дикое вододействуемое колесо остановили, а этих знаменитых мастеров поставим на полезную работу — лить чугуны и чайники!

Долго играли в карты, потом пили и еще разговаривали.

Глава 33

ЖЕНСКИЙ УМ

Танюша в зипунишке, босая, несмотря на сильный дождь, прибежала на «кучу», принесла чугун с блинами и крынку сметаны. Белобрысая, с тонким, вздернутым, покрасневшим носом, сопливая, с красными от холода глазами, уселась она на корточки, глядя, как мужики, расположившись в балаганце, уплетают материны блины. Варвара — славная хозяйка, иногда балует мужиков, пошлет им, иззябшим и измокшим, прямо на «кучу» что-нибудь вкусное сверх обычных порций.

— Приду пособлять? — спросила девочка у Гурьяна, когда чугун и крынка опустели.

Таня любила помогать Гурьянычу.

Как-то в воскресенье зашел разговор, что нынче осень поздняя и теплая. Орехов поспело много. Степан уже ходил по орехи и видел, что до сих пор еще есть грибы.

— А ты по грибы что не ходишь? — спросил тогда Гурьян у Тани.

— Спужаюсь! — ответила та, глядя на него бойко.

— Чего же спужаешься?

— Разбойничков!

Гурьян пошел в лес. Танюша упросилась с ним. Она не бывала далеко от куреня и от Гурьяныча в лесу отходить боялась. Девочка чуть не заплакала, когда мужик залез на высокий кедр и совсем скрылся из глаз. Только шишки сыпались сверху.

— Дядя-я-я!..— кричала Таня.

Гурьян поскидал шишки, слез.

— Я думал, пришел медведь... ты так заревела.

— Не-е...

— Не боишься медведя?

— Разбойничков боюсь.

Похолодало. Гурьян снял свой пиджак, накинул девочке на плечи. Мать отпустила ее налегке.

Гурьян помнил, как сам был маленький, как мать его ласкала и водила с собой. И в этом ребенке видел он сейчас свое детство. Таня ему мила, и жаль было, что своих нет... Но он уже любил ее, как свою.

— Тепло теперь?

— Тепло... А страшные разбойнички? Ты видел когда-нибудь?

Гурьяныч вздохнул.

«Что тут ей ответишь?» — подумал он.

— Эх, Таня, Таня!.. — молвил мужик.

— A-а! Знаю!.. Сам боишься! — с детским злорадством воскликнула смышленая девочка. — Знаю, знаю!.. Вот, далеко в лесу не ходи.

— Они в лесу? — спросил Гурьян.

— Там, — показывая пальцем в чащу, со страхом вымолвила девочка, и лицо ее, казалось, стало еще бледнее. — С тобой-то не боюсь, — откровенно призналась она.

— С тобой-то не боюсь! — как эхо отозвался Гурьяныч.— Эх, дитя!..

— Ты чего дразнишься?

— Чем же это я дразнюсь?

— Для че мне рожи строишь?

Гурьяныч подумал, что в самом деле, видно, рожа у него оглупела от таких разговоров, если кажется, что он дразнится.

— Вот поди погляди, на кедрине-то белка. Смотри-ка! Эк они играют!

Танюша подбежала к дереву.

Вдруг в тайге что-то хрустнуло. Таня ссутулилась и пустилась бегом обратно к Гурьянычу, прыгая в своих лаптишках через сломы и замшелые валеги.

— Страх! — воскликнула она, хватая его за руку и сразу успокаиваясь от этого, но еще с тревогой поглядывая в лес.

— Там стояк свалился.

— Да, толкуй, стояк... Нет уж, кто-то ходит... Дядя, ты спаси меня. Мамка тебе блинов пожарит еще.

— Не бойся, не бойся. Ведь разбойников сейчас нет в лесу, им холодно. А тебе не жалко их? Они ведь бродят, от всех скрываются, им блинов никто не принесет.

Таня на этот раз не слушала: дядя явно глупости говорил.

— Ты вот дядя Гурьян. А есть Гурьяныч — разбойник, — молвила девочка, подходя к дому. Вопрос этот долго ее занимал, и, наконец, она решила все высказать. — Мамка все боялась говорила: Гурьяныч в лесу ходит. А как ты с дядей Степой пришел, она не боится больше.

Таня поспешила к материнской землянке, таща за собой Гурьяна за руку.

Тот принес полмешка орехов.

— Да вот только далеко в лес заходить боялись, — сказал он, обращаясь к Варваре. — Сказывают, разбойники там... Все от них ко мне прижималась, чтобы не тронули.

***

Длинные березовые поленья Гурьян укладывал в яму, стенки которой черны от смолы.

Вокруг тишина, безмолвны огромные деревья. Налетит откуда-то ветер, лес зашумит, и всколыхнется душа, откроются в ней старые раны, вспомнится загубленная любовь, обиды, бегство, скитания... А ведь жизнь могла сложиться по-другому... Могла быть и у него семья. В шуме леса для души его, после долгих скитаний в степях, что-то родное, до боли приятное.

Сучковатые белые отрезки березовых стволов, мокрые от осеннего дождя, колотые надвое и некоторые поменьше, и береза, измокшая дочерна, красные в разрезе деревья лиственниц, тяжелые, как чушки железа, корявые дубы — много разного леса проходит через его руки. Гурьян соскучился о лесах, каждое полено ему, как родное. Так и не привык он к степи, хоть и долго бродил и по-своему там тоже хорошо: простор, воля...

Так бы и жег лес всю жизнь и выбирал бы потом угарный уголь из открытой ямы.