Могусюмка и Гурьяныч

Из лавки Захар направился к старому своему кучеру Ивану Ломовцеву. Когда-то старик ездил с ним по делам, а еще раньше батрачил на отца Булавина. Нынче Иван женился еще раз. У него было несколько лошадей. Дом у него с бойницами на все четыре стороны, так что, закрыв ставни, можно было отстреляться от любых разбойников.

Захар застал у него в избе спавших казаков и чернобородого, широколицего, но тщедушного на вид башкирина, который поднялся с кровати, едва Булавин вошел. Захар узнал его — это богач из Шигаевой.

— Здорово, брат Исхак.

— Здорово.

Иван уж слыхал про все заводские новости и про то, что лавку у Булавина подожгли.

Захар рассказал о своих намерениях.

— Зачем тебе в город ездить, — молвил хозяин, — когда по тракту уже идут на завод войска? У нас еще не замело перевал, и ты езжай им навстречу, вернешься с ними. Собакин увидит, что ты войско привел, — ухмыльнулся низовец.

Чернобородый Исхак смирно сидел на табуретке и слушал внимательно.

— А вот Исхак собрался Могусюмку ловить, — с оттенком насмешки сказал Иван. — Офицер и какой-то башкирский князь приехали. Они стоят у Акинфия. Ты зайди к Акинфию, потешь его. Всех нынче заставляют идти ловить Могусюмку, подняли соседей всех. Шигаевцы не хотят… Вот Исхак и тот боится… Хамза тоже идет. Да, знаешь, ведь шигаевские с Могусюмом приятели. Абкадыр ездил с ним в горы, дружил, а сейчас его заставляют ловить. Он противиться не смеет, грозят ему тюрьмой. Не любит Хамза Могусюмку, а боится. Смотри, Исхак, ведь башлык удал, попадешься ему там в лапы, не рад будешь. Он тебе вспомнит и коней и полозки от санок. Нынче, говорят, муллы в степи волнение подняли, киргизов смутили и в нашей стороне проходили. Война будет, вот и моя Агафья с ухватом на войну выступит, — сказал Иван про свою жену, которая уже поднялась и хлопотала у печи.

— Вишь, не баба, а солдат! Эка сила! — хлопнул старик ее по спине.

— Да не хватайся ты, бесстыжий! — шлепнула мужа по руке Агафья, не старая еще баба, с длинным, вздернутым носом, одетая в несколько пестрых юбок.

— Эх, и стыдлива у меня молодуха! — осклабился Иван. — Все, как девка. Не гляди, что двух мужиков схоронила…

— У-у, старый, постыдился бы: срамоту какую несет!..

Проговорили до света. В окне из тьмы стали проступать строения.

— Это у тебя новый амбар? — кивнул в окно Булавин.

— Только закончил. Хлеб здесь держу. Хотел конюшню строить, да хлебный амбар нужнее. А коней пасем у башкир в урмане.

Утром Захар пошел к Акинфию. Башкирский «князь» оказался человеком известным. Это не князь, а купец Гулякбай. О семье богачей Темирбулатовых из степной Башкирии Захар слыхал не раз.

Акинфий, коренастый, бородатый, угрюмый, сказал, что тоже идет ловить Могусюма. Он звал с собой Захара. Акинфий — знаток здешних лесов, ему обещали в городе медаль, если поймает.

Была и другая причина: Султан просил Акинфия, прислал брата. Сам Султан шел с другим отрядом из города.

Захар подумал, что у богачей Темирбулатовых, у Хамзы, Исхака свои счеты с башлыком, но каково Абкадыру идти на друга своего и приятеля. А таких, как Абкадыр, сотня. Всех, видно, подняли нынче по деревням. Похоже было, что Могусюмке пришел конец. Захару жаль было башлыка. Он еще надеялся, что тот уйдет, если вовремя спохватится.

Глава 39

НА ХРЕБТЕ

— Хибет, — крикнул со скалы Кагарман, — солдаты идут! Нукатовский кузнец бросил свою кузницу и ушел с Могусюмом. Султан указал на него, как на подстрекателя и бунтовщика, в доме у которого скрывался лазутчик. Теперь он и сам не рад, что ушел, но уж делать нечего.

Хибетка спрыгнул с лошади и стал карабкаться вверх по отвесу. Потихоньку забрался на венец, залез на верхний камень, нахлобучил шапку и стал всматриваться вдаль.

День ясный, с утра стоял мороз. К полудню потемнело, но подул холодный ветер. На венце жгло лицо.

Заснеженные утесы круто ниспадали к долине. Побелевшие гряды гор тянулись во все стороны, куда только глаз хватал. На горах чернели обрывы каменных гребней.

Внизу дорога, чуть намеченная в свежем снегу, вилась по склону, спускалась в пустынный лог и чертой пересекала его наискось.

Хибет прикрыл глаза ладонью; глядеть было больно: снег и солнце слепили.

— Где, сказал, солдаты идут?

— Вон, по дороге из лесу.

Действительно, с «азиатской» — «бухарской» — стороны хребта из соснового леса выползли черные точки. Это сани, в них едут солдаты.

— Верно, солдаты, — подтвердил Хибет.

Он спустился вниз, вскочил на коня и поскакал.

Немного погодя из леса к гребню подъехала группа верховых башкир. Они спешились, полезли наверх. Первым достиг венца башлык. Он с жадностью стал наблюдать приближение войск.

Внизу по дороге ехало десятка два кавалеристов. Это казаки. Следом двигались пехотинцы на нескольких санях. Оружие блестело на солнце.

Башлык и его товарищи прятались за бурелом, в россыпи, залегали меж обломков скал по вершине.

…Среди джигитов Могусюма пошли в это лето раздоры. Началось с того, что башлык узнал, как Бегим обманул Гурьяна. Могусюм потребовал, чтобы Бегим все рассказал. Бегим уверял, что желал хорошего, советовал Гурьяну принять магометанство.