Могу!

Этим толчком оказался Табурин. Как три месяца назад он поколебал ее своей «ересью» о разной любви, так и сейчас он пришел словно нарочно поколебать ее «ересью» о лжи.

Он пришел в неурочный час, когда должен был быть на работе. Не открыл, а распахнул дверь и не вошел, а вбежал в комнату. И сразу же заговорил громко, размахивая руками.

— «Безумный день, или Женитьба Фигаро»! А? У меня сегодня безумный день! Даже на работу не ходил! Тысяча и одна ночь!

— Эго почему? — рассмеялась Юлия Сергеевна. — День рождения справляете или нечаянно влюбились?

— Даже ничуть! Не рождение и не влюбился, а… а… А вышло так, что я сегодня с Вальтером закрутил! Знаете Вальтера? Он пиво по лавкам развозит… Превосходный малый, но насчет женского пола — подлец первостепенный! Так я с ним сегодня с самого утра хоровожусь… И он на работу не пошел, и я не пошел! А стали мы с ним по барам шататься!

— Это ж почему?

— Безо всякого «почему», а просто такая линия к нам подошла… Судьба наша, значит, такая! А против судьбы, сами знаете, не попрешь!

— На судьбу все взваливаете? На судьбу легче взваливать, чем на себя! — наставительно заметила Елизавета Николаевна.

— А что же дальше? — заинтересовалась Юлия Сергеевна.

— Дальше? Дальнейшее без слов понятно: там — дринк, там — другой, там — третий! И вот…

Он сделал неопределенный жест, разведя руками.

— Значит, вы надринкались?

— Вполне и безукоризненно! Но вы не беспокойтесь: у меня ведь репутация утешительная, и меня пьяного бояться не надо!

— Какая же у вас репутация?

— А вот какая… Про меня так говорят: чем Борис пьянее, тем он остроумнее и умнее! Да-с!.. Впрочем… — спохватился он. — Погодите! Вы мне раньше скажите, что у вас тут делается? Я ведь сто лет вас не видел, три дня у вас не бывал! Все у вас благополучно? Может быть, что-нибудь сделать надо? Съездить куда-нибудь? Привезти? А?

— Ничего не надо! — попробовала успокоить его Юлия Сергеевна. — Только одно: надо, чтобы вы сели и стали говорить тише.

— Это я могу!

Он упал в кресло и с полминуты шумно отдыхивался. А потом с ожесточением потер себе щеки ладонями и несколько раз энергично тряхнул головой.

— Ф-фу! Значит, все у вас благополучно? Ну, и прекрасно! Георгий Васильевич как себя чувствует?

— Спасибо, хорошо!..

— Ну, и слава Богу! Если хорошо, то это значит — хорошо! И, стало быть, ничего плохого у вас нет?

— Плохо то, — скривилась Елизавета Николаевна, — что ничего хорошего нет!

Табурин выпучил глаза, посмотрел на нее, всплеснул руками и вскочил с места. Поднял руки вверх и с азартом потряс ими.

— Вот! — закричал он. — Вот миросозерцание, мироощущение и мировосприятие! «Плохо то, что ничего хорошего нет!» Да разве можно жить на свете, если вот так воспринимаешь бытие!..

— А как же его воспринимать надо?

— По-моему! Воспринимать его надо по-моему! А именно: «Хорошо то, что ничего плохого нет!» Вот как надо смотреть и видеть! И получается, что мы с Елизаветой Николаевной — два противоположных конца общей мировой оси!

— Ой, как вы сильно выражаетесь, Борис Михайлович! — поморщилась, смеясь, Юлия Сергеевна. — «Воспринимать бытие», «общая мировая ось»… Нельзя ли говорить проще?

— А вы знаете, сколько я сегодня дринков проглотил? Так как же я могу говорить просто? Никак не могу! А кроме того — ведь это библейский стиль! А он мне присущ и… и очень мне к лицу!

— А что вам ваш босс скажет за то, что вы вместо работы пошли по барам шататься?

— Босс? А я завтра ему такое навру, что он мне — «О’кей, Борис!» — скажет и сам со мной в бар пойдет. Уж что-что, а врать я мастер, здорово умею! Вся моя советская жизнь меня врать научила, потому что там «не соврешь — пропадешь!»

— Не выношу лжи! — скривилась было Елизавета Николаевна, но спохватилась и быстро глянула на Юлию Сергеевну. — Конечно, — примирительно добавила она, — конечно, иногда бывает так, что… Но это совсем другое дело! А вообще — ложь есть мать всех пороков.

— И ничего подобного! — взъерепенился Табурин. — Колоссально ничего подобного! Ложь совсем даже не порок!

— А что же? Добродетель?

— И не добродетель, а просто необходимая гайка в личном, семейном, общественном, государственном и мир-р-ровом механизме!

— Ну, вы опять свои ереси начинаете! — заранее рассердилась Елизавета Николаевна. — Я лучше уйду!..

— Нет-с, не уходите, а слушайте! И не перебивайте меня, а то вы никогда не дадите мне слова сказать!

— Да все ваши слова до ужаса еретические! Сплошная ересь!

Но остановить Табурина было уже нельзя. Он поймал мысль, закусил удила и помчался.