Могильщик

Не любят? Презирают? Боятся? Или все вместе? Не могу рассказать, поскольку лично с претензиями ко мне не обращались даже в усмерть пьяные лесорубы – а этим ребятам уж точно палец в рот не клади. Вокруг моей нелюдимой персоны очевидно ходят какие-то слухи, и только бог знает, насколько жестокие. Так работает сознание толпы: достаточно одного вида человека отличающегося, чтобы подумать, что за ним водятся какие-то грешки. А дальше – как снежный ком: одному показалось то и другому почудилось это, первый увидел здесь, а второй услышал там, и вот уже вовсю крутится байка, что человек этот продал свою дочь бандитам в обмен на собственную жизнь. А где байка, там и правда, где слух – там и неоспоримая истина, передаваемая из поколения в поколение. Хорошо, что у меня хватает ума не пытаться выяснить, о чем именно шепчутся за моей спиной – не каждую вымышленную правду я смог бы воспринять адекватно.

Ветер я люблю еще по одной причине: он напоминает о том, что мне нужно сделать в тот или иной момент. Вот сейчас он будто бы шепчет: могилы осыпались. Я беру в руки лопату, служащую мне верой и правдой вот уже который год, снимаю с гвоздя на столбе шляпу и направляюсь к холмикам.

Порядок для меня – самое главное. Все должно быть на своих местах и оставаться прилично оформленным. Как смотритель этого кладбища, я обязан содержать его в исключительном состоянии – и я просто ненавижу случаи, когда это состояние чем-либо нарушается. Осыпавшиеся могилы – далеко не самое неприятное в этом ряду, и, вообще-то, даже выеденного яйца не стоит, поэтому сейчас я рутинно и аккуратно подгребаю лопатой землицу под оглушительное щебетание лесных пичужек. С моей скрупулезностью и отношением к порядку такое нехитрое дело занимает часы, но, с другой стороны, мне абсолютно некуда торопиться – вечный сон находящихся вокруг настраивает на размеренный, неспешный режим работы.

А когда солнце проходит сквозь наивысшую точку своего пути и потихоньку собирается на покой, я, покончив с работой, сажусь в тенечке с чашечкой чая и небогатым обедом и готовлюсь к послеполуденной прогулке по своим владениям. Заглянуть на могилы, назвать имена покоящихся в них – это правильно и необходимо. Я совершаю такие прогулки ежедневно, потому что, как я уже и говорил, воспоминания – это часть моей профессии. После наведения порядка – важнейшая ее часть.

Правда, я не совершенно не согласен с выражением о том, что о мертвых либо хорошо, либо ничего. С кристально чистой совестью могу сказать, что у каждого – до единого! – из тех, что здесь лежат, за душой водились какие-нибудь грешки. У кого-то их было меньше, а у кого-то больше, но они точно были у всех, и кладбищенский ветер мне подсказывает, что именно эти грешки и стали причиной их смерти. Я знал большинство из них – лучше или хуже – и на своих прогулках обязательно вспоминаю как о плохом, так и о хорошем. Мой характер и моя врожденная честность не позволяет мне без должных на то причин нахваливать умершего – впрочем, как и огульно хаять.

Вот, к примеру, здесь, у края кладбища, покоится Джефф. Строгий и активный мужчина, поставивший во главу угла финансовый успех и развитие собственных лидерских качеств. Правильно ли это? Не знаю, не мне судить. Дело ведь в другом: строгий и активный Джефф стремился показывать свою силу и принципиальность не только в компании себе равных, но и наедине со своей женой – другими словами, он нещадно ее бил, как будто она могла каким-либо образом оспорить его авторитет и власть. Погиб, конечно, не из-за этого, но с его темпераментом связанного – желанием руководить и решать за других. Организовал вырубку там, где не стоило, и вскоре получил своим же топором по голове. Лес же он как – один для всех, но все-таки поделен на участки…

А вот и Нилла – девушка двадцати семи лет от роду, оставшаяся, по велению судьбы, вечно молодой в яме прямо посредине моего кладбища. Забавная была барышня, веселая и задорная, рукодельница и травница, помогала многим и многих спасла. Одна у нее была проблема – слишком охоча была до внимания и мужчин. Замуж не стремилась, а мужиками играла да жонглировала – нравилось ей, как они за ее сердце до крови спорят, но сердце свое всегда оставляла холодным. Без ложной скромности скажу, что и со мной она ложе делила, но, конечно, недолго – не смог я ее по-настоящему увлечь, да и никто не смог, что уж тут говорить. Возвращалась ночью домой с гулянок, но не на ту дорожку завернула. Убита, а затем изнасилована. Забыта толпой, как будто ее и не было. И только я, кладбищенский смотритель и могильщик, по-прежнему оказываю ей внимание.