Могила на взморье (ЛП)

Не знала, что было лучше ― бояться своих воспоминаний или частичного забвения, постигшего меня. Я сидела в клинике на своей кровати и обдумывала, что нужно все упорядочить еще до того, когда буду знать, куда хотела бы вернуться. В Аргентину, чтобы прочертить черту под тусклой главой своей жизни, или — во второй раз — на Пёль. Был вторник, третье сентября две тысячи тринадцатого года, с момента аварии прошло почти ровно сто дней, и я впервые за долгое время должна была принять решение самостоятельно.

Каждый предмет я брала в руки и рассматривала. Нуждалась ли я еще в этом странном, предоставленном клиникой, дезодоранте? Стану ли я еще есть оставшиеся пять шоколадных конфет в коробке? Особенно долго я раздумывала над огромной диаграммой над кроватью. Несколько недель назад я прикрепила несколько печатных страниц на стену, от моего рождения вплоть до настоящего времени, с цифровыми обозначениями года и так хорошо подписанными, что я делала, когда и где. Фоторяд «Русская тайга и тундра» в 2012 году, развод с Карлосом в 2011, выставка «Через Перу» в 2008 в Нью-Йорке... выкидыш в 2002, в 1997 году успешная лента-первенец фотографий «Конец красоты», в котором я изображала природный рай непосредственно перед разрушением.

С того времени я прошла многое. Я путешествовала по Желтой реке, огибая Фудзияму и вулкан Этна, ходила по следам Сезана и Гогена, сопровождала антилопу гну и была свидетелем перегона овец в Новой Зеландии. И при этом были созданы тысячи фотографий.

Тем не менее, диаграмма не отвечала на самые важные вопросы. Молния, которая четыре месяца назад ударила по моему существованию, хотя бы оставила мне, по большей части, мою долговременную память и знание о прошлом, но почти полностью забрала ощущение прошлого. Хотя я теперь снова рассматривала более девяноста процентов своей жизни, тем не менее, у меня не было никакого отношения к женщине, которая прожила эту жизнь. Как я чувствовала себя после своего развода? Почему, собственно, я никогда не ходила на выборы? Любила ли я солодку? Сорок один год на двух метрах бумаги, на которые я смотрела как на биографию близкого мне человека. Кажется, я переживала свое собственного прошлое, а не испытывала его.

Впервые я это заметила три месяца назад, когда в клинике меня посетили два сотрудника визмарской полиции и задали несколько вопросов об аварии. Это была странная встреча, которая не удовлетворила никого из нас. Но я не смогла помочь агентам – не вспомнила в связи с аварией абсолютно ничего, ни о причине моего посещения Пёль и даже о том, почему я вообще туда ездила, и они не смогли мне объяснить, как произошла авария.

В крови водителя, моей сестры Сабины, не нашли алкоголя, не было следов торможения, а также указания на другого участника аварии. Прежде всего, из-за последнего, полицейские быстро потеряли интерес к моему более интенсивному опросу, так как зачинщица аварии умерла еще на месте.

Полицейские не остались и на полчаса, но мне ненамеренно приходилось сталкиваться с чем-то, что с тех пор больше меня не отпускало: с моей неосведомленностью о себе самой. Потому что пока я отвечала на их вопросы о своей персоне, у меня было чувство, что они говорили о ком-то другом, кого я очень хорошо знала, но чьи мысли читать не могла. Лея Хернандес, урожденная Малер, была женщиной, с которой я должна была еще раз по-новому познакомиться.

Лист за листом, год за годом я отрывала свою жизнь со стены над своей больничной койкой и быстро укладывала в целлофановый пакет. Я дальше рассматривала тысяча девятьсот девяностый год. Очень особенный год. В марте я стала совершеннолетней, а в апреле рассталась со своей первой любовью — Юлианом, в мае мои родители погибли от несчастного случая, в сентябре я обручилась с Карлосом и последовала за ним в Аргентину, где в декабре вышла за мужчину замуж. Я в спешке покинула свое детство — родной Пёль, друзей, свою нелюбимую сестру Сабину, первую любовь...

Я поместила целлофановую упаковку в свою сумочку и когда посмотрела на свои руки, то впервые мне бросилось в глаза то, что они мне такие же чужие, как и мое прошлое. В течение четырех месяцев в клинике я много занималась своим израненным телом со сломанными костями, раздавленными органами, разодранной брюшной стенкой и шрамами на голове. Мои ноги гипсовали, и я трижды перенесла операцию на спине. Три недели я лежала на ортопедической кровати. Мои крики по-прежнему все еще звучали во мне и иногда я даже от этого просыпалась. Но они только наполовину относились к моему раненому телу, другая половина относилась к моменту аварии с шестинедельным былым крошечным существом, которое во мне умерло.