Могила на взморье (ЛП)

Вероятно, Жаклин заметила мое удивленное выражение лица.

— Понятно, странно драить туалет у кого-то, с кем ты в детстве прыгал через веревочку.

— Мне тоже так кажется, — согласилась я с ней.

— С другой стороны, — настойчиво дополнила Жаклин. — Каждый лишний заработанный евро очень помогает Маргрете, и так легко она нигде бы не нашла никакой другой подработки. Если учесть, что ее родной брат делает нашу жизнь настолько тяжелой… Когда ему ничего не приходит в голову, он даже умудряется натравить на нас службу охраны природы Макленбурга.

Своим тонким указательным пальцем, украшенным кольцом с жемчугом, она ткнула в сторону монументального окна в сад, где на ветру Балтийского моря шелестели ярко-красные листья японского клена на английском газоне. В поле зрения попал пудель, а затем позади него появился мальчик, примерно двенадцати ― тринадцати лет, который бросал собаке теннисный мячик.

— Это твой? — спросила я и обрадовалась, что, наконец, увижу ребенка.

— Разве она не прелестна? Истинное сокровище. Шанель уже выиграла несколько призов, а именно в категориях «Прическа», «Элегантность»…

Я прикрыла глаза и вздохнула.

— Я спрашивала о мальчике.

— Ради Бога, нет. Это сын Майка от первого брака с дурацким именем Джереми. К счастью, он живет у своей матери в Ростоке и редко приходит в гости. Мальчик целый день ест чипсы и разбрасывает крошки по всему дому. Они хрустят, когда идешь или стоишь.

Жаклин вскочила и распахнула двери на террасу.

— Сколько еще раз мне тебе повторить, чтобы ты оставил в покое Шанель? Ты портишь ее характер.

Воспользовавшись временем, потребовавшимся Жаклин, чтобы спасти характер пуделя, я несколько раз глубоко вздохнула. Все это действительно было тяжело перенести: манерность Жаклин, ее показушность, гостиную, пуделя по имени Шанель с прической как у Джима Хендрикса… У меня не осталось никаких сомнений в том, что Жаклин никогда больше не сможет быть мне настоящей подругой.

Когда Жаклин вернулась, я сказала:

— Что касается земельного участка…

Она прервала меня резким жестом, и я уже предположила, что сказала что-то не то. Но Жаклин, оказывается, просто заметила соломинку и несколько кусочков земли на полу, которые я, очевидно, притащила в дом. Носовым платком она собрала соломинку и крошки и унесла их в протянутой руке так, будто нашла истлевшего кролика в своей гостиной.

Когда Жаклин, наконец, вернулась — она сбегала помыть руки — то снова обратилась к начатой мной теме.

— Собственно, дело ясное. Земельный участок, на котором расположены руины, до тысяча девятьсот сорок девятого года принадлежали моей семье. Потом это было народным достоянием. Следовательно, после распада это снова стало собственностью семьи Малер.

— Не совсем. Земельный участок с руинами принадлежал согласно документам с тысяча девятьсот шестого года первоначально первым поселенцам Кальтенхусена, а именно семье Бальтус.

— Да, но мои бабушка и дедушка купили его у твоих еще перед войной, — возразила я. — Так, во всяком случае, рассказывали мне наши родители. Мои бабушка и дедушка хотели заниматься там овцеводством, но из-за войны этого так не произошло.

— Такой договор купли-продажи нигде не зарегистрирован, как утверждает мой отец, и, если ты не сможешь предъявить документ, который доказывает противоположное… Для земельного ведомства этот случай неясен, так как все документы сгорели во время Второй мировой войны, поэтому учреждение в случае тяжбы не встанет ни на твою сторону, ни на мою.

— Тяжбы? — вскрикнула я. — Но ты же это не серьезно.

Жаклин подняла в защитном жесте руки.

— Я ничего общего с этим не имею. У нас с отцом плохие отношения с тех пор, как я тогда уехала в Америку. Будь моя воля, я бы признала его недееспособным. К сожалению, барьеры нашего так называемого правового государства слишком высоки. Старый глупец хочет поместить все деньги в строительство летнего дома, окончания которого он, вероятно, не застанет. Я ничего не могу поделать и однажды унаследую незавершенные деревянные дома и кучу долгов.

Перед моими глазами возник образ Руперта Бальтуса. Мужчины, словно сошедшего со страниц Ветхого Завета — седого, бородатого, угловатого, патриархального, бескомпромиссного. Когда стена еще стояла, он был единственным убежденным социалистом во всем Кальтенхусене. Жаклин так сильно гордилась своим отцом, что до осени тысяча девятьсот восемьдесят девятого, когда ей исполнилось восемнадцать, по его желанию, носила нелепую сельскую косу, так же как девушки в русских пропагандистских фильмах, которые прославляли сельскую жизнь. Только косынки не хватало. Поклонение Жаклин своему отцу разрушилось в течении тысяча девятьсот девяностого года вместе с социалистической единой партией, и вскоре после этого она сложила чемоданы, чтобы убежать из восточной Германии в иллюзорный калифорнийский мир. Четверть века спустя Жаклин уже была женой фабриканта, ее собаку звали Шанель, а отец женщины, когда-то верный своим убеждениям, скупал земельные участки на капиталистический манер.

Жизнь порой проявляет свое чувство юмора, правда довольно черное.