Могила галеонов

— Это бы не помогло, — пробормотал Грэшем. — Такие люди, как герцог, видят в численном превосходстве противника вызов для себя, и тогда дерутся еще отчаяннее. Требовалось нечто большее. — Странное дело, он чувствовал не только страшную жажду, но и сильную тошноту. — Простите, ваше величество, мне очень жаль, но меня, кажется, сейчас стошнит. Нельзя ли начать пытку, пока я не опозорился?

Возникла продолжительная пауза.

— Освободите его! — приказала королева.

Тюремщик явно растерялся.

— Лучше не перерезать веревок, ваше величество, — сказал он невпопад. — Вдевать новые — дело очень трудоемкое, да и денег стоит. Их ведь нельзя использовать повторно, если…

— Я вам сказала: перережьте веревки сейчас же! — повторила королева ледяным тоном. — Иначе вы будете первым, на ком испытают новые веревки.

Тюремщик тут же достал откуда-то нож и быстро выполнил приказ. Боль, вызванная восстановлением кровообращения, оказалась очень острой, как будто множество игл вонзились во все жилы. Грэшема не мог встать и даже не знал, позволено ли ему это. Он снова услышал голос Уолсингема:

— Ваш слуга сообщил, вы полагали, будто меня нет в живых. Видимо, испанский посол со слишком большим воодушевлением воспринял известие о моей тяжелой болезни и отправил соответствующее письмо герцогу Пармскому. — Уолсингему тоже подали стул. И теперь он сидел, словно заботливый отец у постели больного сына.

— Моего слугу пытали? — с тревогой поинтересовался Грэшем.

— Думаю, он успел получить несколько ударов, прежде чем мы проникли в его камеру. У человека, который его бил, сломаны рука и нога. Интересный малый этот ваш слуга. Он сказал, вы самый большой дурак в Европе, потому что я единственный человек, знающий о вас правду, а вы все же отправились со своей миссией, считая, что меня нет в живых. И все же он остался с вами.

— Ему недостает образования и изящества. — Грэшем улыбнулся впервые за многие дни. Боль немного утихла.

— Он хотел предложить ваш трон католику! — завопил Сесил, молчавший с тех пор, как появился Уолсингем.

— Только для того, чтобы не допустить действительного католического правления в Англии, — ответил Грэшем. Затем суровым тоном заговорила королева:

— Ради чего вы рисковали своей жизнью и своей честью? Вас считали испанским шпионом. Только один человек знал правду. И если, как вы полагали, его бы не было в живых, вы бы потеряли все ваше имущество, уважение соотечественников — все, что у человека есть в жизни! Почему вы продолжали свое дело?

— Я… — Он старался объяснить это в том числе и самому себе. — Ваше величество, вы принесли мир в нашу страну. При католическом короле мира в Англии не будет. А гражданская война… Достаточно сказать, что я видел у стен Остенде трупы, которыми питались волки… Я видел герцога Пармского. Это великий человек и великий правитель. Но он прожил большую часть жизни и превратил в пустыню страну, в которой он воюет… Иногда люди идут на огромный риск ради великой цели.

— Вы пошли на непростительный риск, Генри Грэшем, предложив корону другому человеку. Это риск на грани измены.

— Пусть будет так, ваше величество. — Грэшем почувствовал страшную, непреодолимую усталость. — Что сделано, того не переделаешь. И все же я действовал ради общего блага, как я его понимаю. Я не предал никого из соотечественников. И я прошу вас о милости — даровать мне достойную смерть. Если мне не сохранить жизнь, позвольте мне сохранить достоинство.

— Принесите меч, — велела королева.

Тут же со стены комнаты сняли меч, сделанный, судя по его отделке, около пятидесяти лет назад, когда такое оружие считалось престижным. Однако лезвие меча оставалось довольно острым. В таком месте, как это, подумалось ему, оружие может применяться только для пыток или казней. Он напрягся в ожидании неизбежного. После минутной боли наступит избавление. Похоронят ли его здесь, в Тауэре, или на хорошей земле?

Лезвие меча коснулось плеча Грэшема, затем королева подняла меч снова. Он был тяжелым, но королева, несмотря на возраст, держала его довольно легко. В ее лице сейчас явственно проступали черты лица ее отца, Генриха VIII Она сказала:

— Если этот меч коснется вашего второго плеча, вы станете сэром Генри Грэшемом и будете первым, кто посвящен в рыцари в этом проклятом месте. — Лишь на мгновение открыто проявилась ненависть Елизаветы к Тауэру. — Однако если удар будет нанесен по вашей шее, вы станете мертвецом, каковым вы и сами считали себя в последние недели. Выбор за вами. Вы даете мне слово, что вы никому не расскажете об этих событиях, пока я жива, и в течение всей вашей жизни, сколько бы вы не прожили, не расскажете никому о предложении короны герцогу Пармскому? Вы даете мне слово, что не существует письменных данных об этих событиях? Наконец, даете ли вы слово, что если ваш слуга, явно знающий ваши секреты, способен о них кому-нибудь рассказать, то он умрет от вашей руки?

— Разумеется, — ответил Грэшем. Ему не было никакого смысла рассказывать обо всем этом другим. А Манион скорее мог покончить с собой, чем предать своего хозяина и друга.