Могила девы

Мелани с четырех-пяти лет мечтала стать музыкантом. Особенным талантом похвастаться не могла, но имела абсолютный слух. Классика, кельтская музыка, кантри — ей нравились все жанры. Услышав раз мелодию, повторяла ее на домашнем пианино «Ямаха».

— А потом…

— Расскажите.

— Когда мне было около девяти лет, я пошла на концерт Джуди Коллинз [29]. Она исполняла а капелла песню, которую я раньше никогда не слышала. Это завораживало.

Из воображаемых колонок музыкальной комнаты тут же полилась та самая мелодия.

— У брата была концертная программа, я наклонилась к нему и спросила, как называется песня. Он ответил «Могила девы».

— Никогда о такой не слышал, — сказал де л’Эпе.

— Я хотела сыграть ее на пианино, — продолжила Мелани. — Возникло ощущение… это трудно передать… что я должна это сделать. Должна разучить ее. На следующий день я попросила брата заглянуть в музыкальный магазин и купить мне ноты. «Какие?» — спросил он. «Могилы девы», — ответила я.

Брат нахмурился: «Что за „Могила девы“?»

Я рассмеялась: «Та песня, тупица. Песня, которой вчера завершился концерт. Ты сам мне сказал, как она называется».

Теперь рассмеялся брат: «Кто из нас тупица? О чем ты говоришь? Что еще за „Могила девы“? „Изумительная благодать“. Старое религиозное песнопение, вот что я тебе сказал».

Нет! Я не сомневалась, что он сказал «Могила девы». А затем вспомнила, что, когда наклонилась к нему, мы отвернулись друг от друга и я вообще не слышала, что он говорит. И еще поняла, что когда смотрю на него, то только на губы, а не в глаза, не на лицо. Точно так же как со всеми остальными, с кем общалась последние полгода.

Я бросилась в центр города в музыкальный магазин — это в двух милях от нашего дома. Я была в отчаянии. Хотела узнать правду. Не сомневалась, что брат разыгрывает меня, и ненавидела его за это. Поклялась, что непременно с ним поквитаюсь. В магазине сразу кинулась в отдел фолк-музыки и быстро просмотрела содержание альбомов Джуди Коллинз. Все оказалось правдой — она пела «Изумительную благодать». Через два месяца мне поставили диагноз: потеря воспринимаемого уровня звука в одном ухе на пятьдесят децибел. В другом — на семьдесят. Теперь для обоих ушей — около девяноста.

— Сочувствую, — сказал де л’Эпе. — Что случилось с вашим слухом?

— Инфекция. Она разрушила волоски в ушах.

— И ничего нельзя сделать?

Мелани помолчала.

— А я думаю, вы глухой.

— Глухой? Я? — Де л’Эпе растерянно улыбнулся. — Я же слышу.

— Можно быть глухим и слышать.

Ее гость смутился.

— Глухой, но слышащий, — продолжила она. — Мы называем слышащих Иными. Но некоторые из Иных похожи на нас.

— И кто же они? — Ощутил ли де л’Эпе гордость, что его причислили к этим людям? Мелани показалось, что ощутил.

— Те, кто в отличие от остальных живет по велению сердца.

На мгновение Мелани стало стыдно: она не была уверена, что всегда живет в согласии со своим сердцем.

Послышалась музыка Моцарта. Или Баха, точно она не могла сказать. (Почему инфекция не поразила ее на год позже? Сколько музыки она услышала бы за двенадцать месяцев! По громкоговорителям на ферме отец запускал легковоспринимаемые мотивы музыкальной радиостанции КСФТ. В автобиографии Мелани есть запись: «Я воспитывалась на „Жемчужных раковинах“ [30], Томе Джонсе и Барри Манилове».)

— Хочу сказать вам больше. То, что не говорила никому.

— Пожалуйста, — любезно согласился он, но тут же исчез.

Мелани печально вздохнула.

Музыкальная комната пропала, и она опять оказалась в зале забоя скота.

Широко открытые глаза скользили по окружающему ее пространству. Мелани ожидала, что увидит приближающегося к ней Брута. Или свирепо надвигающегося и орущего на нее Медведя.

Но Брут куда-то делся. А Медведь сидел один по другую сторону порога и, нелепо улыбаясь, ел.

Что выдернуло ее из музыкальной комнаты?

Вибрации звука? Свет?

Нет, запах. Это запах прервал ее грезы наяву. Но запах чего?

Чего-то такого, что она унюхала среди вони жирной еды, тел, масла, бензина, ржавеющего металла, давно запекшейся крови, протухшего свиного жира и многого другого.

Она ясно различила его — этот насыщенный, терпкий запах.

— Девочки, девочки! — взволнованно позвала учениц Мелани. — Хочу вам что-то сказать.

Медведь повернул к ней голову. Он заметил, что она подает знаки. Улыбка тут же исчезла с его лица, и он вскочил на ноги. И кажется, закричал: «Прекратить! Прекратить!»

— Он не любит, когда мы переговариваемся, — поспешно просигналила Мелани. — Давайте притворимся, что просто играем — изображаем руками всякие фигуры.

Что Мелани особенно нравилось в культуре глухих — это любовь к словам. Язык глухонемых такой же, как любой другой. По статистике это пятый по распространению язык в Америке. Слова и фразы в нем можно разбить на более мелкие структурные отрезки, манипулируя кистью, взаимным расположением руки и тела. (Как в языке слышащих удается выделить слоги и фонемы.) Эти жесты берут начало от игр в слова, на которых выросло большинство глухих.

— Какого черта? — вспылил Медведь.