Мое преступление

В общем и целом я считаю, что чем серьезней спор, тем эксцентричней должны быть высказывания. На то есть, как я уже сказал, очевидная причина. Поскольку вопрос действительно важен и весом, когда он включает в себя весь космос или, по крайней мере, значительные его области и периоды. Если вопрос всеобъемлющ, то он серьезен. И если он всеобъемлющ, то содержит в себе и много комичного. Если вы говорите о малом, оно может быть абсолютно серьезным: Наполеон, к примеру, был мал ростом, и он был очень серьезным; то же самое относится и к микробам. Если взять некий изолированный предмет, можно получить чистейший экстракт весомости и внушительности. Но если рассматривать нечто большое (как, предположим, Солнечная система), оно может оказаться комичным, по крайней мере отчасти. Бактерии очень серьезны, потому что несут смерть человеку. А звезды забавны, потому что порождают жизнь, а жизнь порождает веселье. Если у вас сложилась, скажем так, некая теория относительно человека, но вы можете доказать ее, только ссылаясь на Платона и Джорджа Вашингтона, ваша идея может оказаться легковесной. Но если вы сумеете подтвердить ее, говоря о дворецком или почтальоне, тогда она серьезна в силу своей универсальности. Нет никакого неуважения в том, чтобы использовать нелепые метафоры в важном споре, наоборот, это наш долг – употреблять их. Это проверка на серьезность. Проверка на состоятельность религии либо идеи – объяснение ее на примере горшков и кастрюль, ботинок и бочонков с маслом. Проверка на убедительность философии – защита ее причудливыми аргументами. Проверка на истинность религии – шутки над ней.

Когда я был еще очень молодым журналистом, меня выводила из себя одна особенность типографских работников, которую, возможно, замечали и другие люди с похожими взглядами. Равно как и их ошибочное мнение о том, что рационалист и националист – это одно и то же. Я имею в виду манеру печатников превращать слово «космический» в слово «комический». В те времена меня это очень раздражало. Но позже я пришел к выводу, что они были правы. Глас народа всегда прав. Космическое комично.

Более того, есть еще одна причина, в силу которой нам почти неизбежно приходится в эксцентричной манере защищать то, во что мы всерьез верим. Эксцентричность сама по себе тесно связана с серьезностью. Пока что-либо не превознесли, его невозможно низвергнуть. Почему это забавно, когда человек внезапно поскользнется посреди улицы? Здесь возможно лишь одно разумное объяснение: потому что человек – подобие Бога. Если упадет кто-то еще, это уже не будет забавно. Никто не находит ничего смешного в том, как падают деревья. Никто не видит утонченного абсурда в том, как падают камни. Ни один человек не остановится на дороге с громким смехом при виде падающих снежинок. К падению молний относятся с полной серьезностью. Обрушение крыш и высоких зданий воспринимают всерьез. И только когда споткнется человек, мы начинаем смеяться. Почему же мы смеемся? Потому что это важный религиозный вопрос: это Падение человека. Только человек может быть нелеп, поскольку только он может быть возвеличен.

Все вышеизложенное, занявшее большую часть моей статьи, было не более чем отступлением от темы. Пора вернуться к моему разгоряченному корреспонденту, который упрекнул меня в легкомысленном отношении к спиритизму. Очевидно, что этот образованный человек в самом деле очень на меня рассердился. Он употреблял в письме крепкие выражения. Заявил, что я напоминаю его брата: вероятно, это должно было разверзнуть передо мной бездонную пропасть позора. Суть его нападок можно свести к двум утверждениям. Во-первых, он спрашивает, какое право я имею рассуждать о спиритизме, если сам признаюсь, что не побывал ни на одном сеансе. Все это замечательно, но существует великое множество событий, на которых я сам не присутствовал, но не имею ни малейшего намерения отказываться от разговора о них. Я не собираюсь (к примеру) прекратить обсуждение осады Трои. Я не намерен безмолвствовать по поводу Французской революции. Мне не заставят молчать о недавно оправданном убийстве Юлия Цезаря. Если рассуждать о спиритизме не имеет права никто, кроме тех, кто побывал на сеансах, то из этого вытекают достаточно серьезные выводы: точно так же можно сказать, что никто не имеет права говорить о христианстве, за исключением тех, кто присутствовал в момент сошествия Святого Духа. И это было бы ужасно. Мне представляется, что я в состоянии сформировать свое мнение о спиритизме, даже не общаясь с духами, равно как и свое мнение о Японской войне[72], не встречаясь с японцами, или об американских миллионерах, не будучи знакомым (благодарение Господу) ни с одним из них. Блаженны не видевшие, но уверовавшие:[73] это изречение можно назвать проповедью современной журналистики.