Мое преступление

Тот давнишний маскарад включал в себя серию живых картин восемнадцатого века, а мне тогда говорили, что я точь-в-точь доктор Джонсон[26]. Принимая во внимание, что доктор Джонсон был сильно обезображен оспой, носил испачканный подливкой жилет, фыркал, переваливался на ходу и, вероятно, был самым уродливым человеком в Лондоне, я упоминаю это сравнение как факт, а не как повод для хвастовства. К приготовлениям я не имел никакого отношения, а мои редкие предложения не воспринимались так серьезно, как следовало бы. Я просил установить на лужайке ряд столбов, чтобы, проходя мимо, касаться их всех, кроме одного, а затем возвращаться и дотрагиваться до пропущенного[27]. Если же это не вышло бы, то я полагал, что они, по крайней мере, могли бы разместить на равном расстоянии вдоль моего курса двадцать пять чашек чая, и чтобы каждую держала в руках миссис Трэйл[28] при полном параде. Но мое замечательное предложение было самым решительным образом отвергнуто.

В процессии передо мной шел великий епископ Беркли, человек, который смешал карты ранним материалистам, утверждая, что и сама материя, возможно, не существует. Доктор Джонсон, как вы помните, не любил такие безграничные фантазии и пнул камень со словами: «Вот как я его опровергаю!» Теперь (как я уже отмечал) пинок по камню не способен завершить перепалку о метафизике; кроме прочего, это больно. Но насколько образно и цельно вышло бы, если бы я символически отвешивал пинок епископу Беркли! До чего же законченная аллегорическая группа: идет великий трансценденталист, витая в эмпиреях, а за ним pede claudo[29] мстящий реалист с поднятой ногой. Я не должен занимать место этими позабытыми пустяками, но мы, старики, слишком болтливы в разговорах о далеком прошлом.

Эта история почти не касается ни настоящего меня, ни возложенной на меня роли. Достаточно сказать, что шествие проходило ночью в большом саду при свете факелов (настолько давно все случилось), что сад был наводнен пуританами, монахами, воинами, ранними кельтскими святыми, покуривающими трубки, и элегантными джентльменами эпохи Возрождения, говорящими на кокни. Этого довольно, чтобы сказать… вернее, нет нужды говорить, что я заблудился. Я забрел в какой-то сумрачный закоулок сумрачной аллеи, где кроме как спотыкаться о веревки шатров, делать было совершенно нечего, и уже почти почувствовал себя своим прототипом и разделял его ужас перед одиночеством и ненависть к сельской жизни.

Пребывая в таком затруднительном положении, я заметил человека в белом парике, который шел по этому покинутому всеми участку лужайки; высокий, худой мужчина сутулился в своих длинных черных одеяниях, словно пикирующий орел. Когда я уже думал, что он пройдет мимо, он остановился передо мной и произнес:

– Доктор Джонсон, полагаю. А я – Пейли[30].

– Сэр, – ответил я, – прежде вы сопровождали людей к истокам христианства. Если сможете сопроводить меня туда, где начинается это проклятое место, то исполните куда более высокое и трудное предназначение.

Его костюм и образ были настолько безупречны, что на мгновение я действительно подумал, что передо мной призрак. Он оставил без внимания легкомысленность моих слов и, повернувшись спиной, затянутой в черную мантию, повел меня сквозь поросший зеленью мрак и извилистые замшелые пути, пока мы не вышли к ослепительному свету газовых ламп и веселым разряженным людям, где я смог легко посмеяться над собой.

На том, скажете вы, дело и завершилось. Разумеется, (скажете вы) я бестолковый, малодушный и умственно неполноценный субъект. Мало того что не поучаствовал в шествии, испугался темноты и принял за призрак человека, в котором при свете мог бы распознать современного джентльмена в маскарадном платье. Нет, все далеко не так. Явление этой призрачной особы было лишь вступлением к чрезвычайному происшествию, которое так никогда и не разъяснилось и которое все еще будоражит мои нервы.

Я смешался с людьми восемнадцатого века, и мы дурачились, как это бывает на костюмированном балу. Там был Берк[31] в натуральную величину и выглядевший куда лучше, чем в жизни. Был Купер[32], гораздо более крупный, чем в жизни, хотя ему следовало быть невысоким мужчиной в ночном колпаке, с кошкой под одной рукой и спаниелем под другой. Как бы то ни было, он оказался прекрасным человеком и походил скорее на Хозяина Баллантре[33], чем на Купера. Я уговорил его в конце концов на ночной колпак, но на кошку и собаку, увы, нет.

Когда я пришел следующим вечером, Берк все еще был тем же прекрасным усовершенствованием самого себя; Купер все еще оплакивал своих пса с котом и не мог утешиться; епископ Беркли все еще ждал пинка во имя философии. Словом, я встретил всех своих старых друзей, кроме одного. Где же Пейли? Меня загадочным образом тронуло присутствие этого человека, но еще сильнее тронуло его отсутствие. Наконец я увидел, как по сумрачному саду к нам приближался невысокий мужчина с ясным располагающим лицом и толстой книгой. Когда он подошел достаточно близко, то произнес тихим чистым голосом:

– Я – Пейли.