Мое преступление

Он победно обвел глазами сидящих за столом и торжественно произнес: «Маргейт!»

– Зачем ему туда? – в недоумении спросил Гарт.

– Форма самоубийства, полагаю, – сухо сказал адвокат. – Что там, в Маргейте, еще делать человеку подобного склада?

– Что там, в Маргейте, кроме самоубийства, еще делать человеку любого склада? – пробормотал доктор Гарт, испытывавший глубокую неприязнь к дешевым курортам.

– Миллионы людей едут туда за удовольствиями, – сказал Гэйл, – а вот зачем одним из них решил стать Финеас Солт, нам и предстоит выяснить. Возможно… он смотрел с утеса на запруженные людьми пляжи – кишащая толпа маленьких человечков. Может, он представлял, как ударяет в утес – и тот раскалывается, выпуская по- библейски яростное море, которое их всех поглотит. Может, мечтал, что все они поклоняются ему. У подобных людей бывают такие мысли… Но как бы причудливо ни вилась его дорога, я уверен – закончилась она именно в Маргейте.

Добропорядочный кондитер из Кройдона поднялся вслед за Гэйлом. Он нервно поправил лацканы своего немодного пальто.

– Все эти материи для меня – темный лес, господа, – сказал он. – Горгульи, и драконы, и пессимисты. Но я так понял, у полиции действительно есть основания думать, что Финеас поехал в Маргейт. Я считаю, что сейчас пока говорить нам больше не о чем, пусть теперь полицейские расследуют, а мы подождем результатов.

– Мистер Солт совершенно прав, – отозвался поверенный. – Вот что значит человек дела – дело говорит! Но я все же предприму еще кое-что, и вскоре, надеюсь, мы соберемся снова.

Если на первом собрании, в строгой атмосфере юриспруденции и торговли, царстве кожи и бумаги в конторе мистера Гюнтера, Габриэль Гэйл чувствовал себя немного неуместной фигурой, то на втором «семейном совете» он и вовсе напоминал выброшенную на берег рыбу. Они встретились там, где от семьи Солтов оставалось хоть что-то, – в маленькой лавке города Кройдон, где прозаический брат потерянного поэта разрывался между суетой нового бизнеса и последними формальностями затяжных похорон.

Магазинчик мистера Дж. Солта был типичной английской лавкой сладостей – там продавались конфеты и пирожки с фруктовым повидлом, а вдоль стен выстроились напитки, в основном – бледно-зеленый лимонад. Стояли круглые блестящие столики, за которыми его полагалось пить. Пирожные и сладости были затейливо выложены в витрине, видимо, чтобы привлечь внимание юного поколения жителей Кройдона. Витрины были высокими, от пола до потолка, и все пространство лавки, казалось, заливал струящийся из них холодный разноцветный свет.

Тут же, в маленькой гостиной, полно было милых, без всякой логики подобранных безделушек и сувениров – не обошлось и без вышитых крестиком картин в рамах, церковного плаката и портрета Георга V. Гэйл знал за собой склонность к неожиданным реакциям на предметы и обстоятельства. Он часто воспринимал их не сами по себе, а как внешнее продолжение собственных мыслей, и сейчас, в провинциальном магазинчике мистера Солта, почему-то оторваться не мог от собранных там мелочей. Казалось, он так увлекся – рассматривал китайских набивных собачек, розовые подушечки для иголок на полке над камином, – что совсем позабыл о важной и серьезной проблеме, которая всех их сюда привела. Как завороженный, он рассматривал выложенные ромбами лимонные и малиновые леденцы в витрине и уделил столько внимания бледно-зеленому лимонаду, словно тот по важности не уступал бледно-зеленому абсенту, сыгравшему столь важную роль в трагическом исходе Финеаса Солта.

Габриэль Гэйл находился в необыкновенно приподнятом расположении духа этим утром – возможно, потому что погода стояла превосходная, а может, и по более личным причинам. Бодрым шагом он прошелся к лавочке через аккуратные зеленые пригороды Кройдона – и заметил, как добропорядочный кондитер выходит из дома, чуть более добропорядочного и дорогого, чем его собственный. До калитки его проводила девушка – красивая, строгая, с аккуратно уложенной вокруг головы толстой каштановой косой. Не составляло труда догадаться, что это и была набожная красавица, на которой Солт собирался жениться.

Поэт смотрел на бледные квадраты газонов и тонкие деревца вокруг с сентиментальной улыбкой, будто бы это он сам был влюблен. Веселость его не покинула, даже когда, спустя несколько фонарных столбов дальше по дороге, он столкнулся с мистером Хирамом Хаттом, лицо которого было по-прежнему равнодушным и ничего не выражало. Влюбленный кондитер все стоял у ворот, глядя на свою избранницу, и Гэйл жестом предложил продолжить путь без него.

– Скажите, – неожиданно подал голос Гэйл, – было ли вам когда-нибудь понятно или близко стремление древних мужчин провести ночь с царицей Клеопатрой?

Секретарь ответил, что вряд ли питал бы подобное желание, так как в подобной исторической мизансцене напрочь отсутствовали истинные американские ценности.