Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

Архитектурное многообразие сложной инфраструктуры имперского Лондона позволяло использовать город как сцену, на которой предъявляли себя и проводили эксперименты в области одежды, как ничто другое сохранявшей свою эмоциональную свежесть даже после длительного пути морем в Канаду, Индию, Южную Африку, Австралию и Юго-Восточную Азию, хотя, как пишет Форд, местные жители сохраняли верность старым привязанностям, к каковому консерватизму располагали открывавшиеся перед ними виды и ориентиры. За кажущимся постоянством лондонских улиц и площадей, дворов и тупиков, однако, скрывалось неумолимое перемещение народов, и умножение расовых типажей еще больше укрепляло представление о Лондоне как о глобальном городе, чьи социальные границы и социально-экономическая география находились в постоянном движении и при этом были привязаны к ритмам и экономике процесса колонизации. Эдвин Пью в книге 1908 года «Город мира: книга о Лондоне и лондонцах» объяснил, каким образом:

Иностранных кварталов множество, и обитающих в них представителей почти всех рас, живущих под солнцем, обязательно встретишь на улицах, одетых в привычный для них национальный костюм. Есть здесь русские и поляки в первозданном виде, живущие на Черч-лейн возле Коммершиал-роуд; приезжие с Востока всех оттенков кожи – от лимонно-желтого до черного, турки, мавры, афганцы, армяне, сирийцы, персы, индусы, китайцы, японцы, сиамцы, малайзийцы, полинезийцы и негры в Лаймхоусе и Попларе; итальянцы с их римско-католическими ритуалами в Бэк-хилле и Клеркенуэлле; немцы на Леман-стрит и Фитцрой-сквер, совершенно космополитическое поселение в Сохо, жители колоний и янки повсюду[85].

Городская экзотика

Подобные литературные конструкции сильно повлияли на народное воображение викторианской и эдвардианской публики. В этой главе я хочу обратиться к повествовательным талантам таких авторов, как Форд, Пью и другие, писавших для читателей среднего класса. Предназначенные для посетителей Лондона из провинции и колоний, а также для растущего числа местных читателей среднего и нижнего среднего класса, чье знание о городе определялось их собственным расширившимся опытом поездок на работу и обратно, потребления или занятости в расширяющихся секторах услуг и администрирования, эти тексты были и разъяснительными, и художественными, они преследовали задачу найти смысл в диком разнообразии, используя для этого литературный стиль, который можно было бы определить как «городскую экзотику». В этом состояла стратегия преодоления культурных различий: угрожающие стороны городской жизни и имперский проект превращались в зрелище, и именно описания тела одетого (а порой и обнаженного) городского жителя, лондонского стиля и его непрерывно меняющегося колониального контекста оказались наиболее эффективным средством для передачи знаний о значимости города как столицы страны и империи. Лондон был империей в миниатюре, и писатели, художники и этнографы брались за портрет столичных обитателей во многом потому, что это позволяло им порассуждать о территориальных, личностных и властных отношениях, определявших социальный ландшафт. Эти отношения были представлены таким образом, что ни один определенный и не меняющийся вестиментарный тип не мог быть напрямую ассоциирован с его раздробленной топографией. Даже знаменитые кокни были порождением литературы, живущим в четко определенных границах, в пределах слышимости колоколов церкви Сент-Мэри-ле-Боу, и как недавно прибывшие чужаки, так и ничего не подозревающие жители пригородов относились к числу статистов в большой сцене тщательно контролируемого и богатого нюансами движения сквозь колонизированное пространство. Именно это имел в виду журналист Томас Берк, когда написал в своей автобиографии «Ночи в городе» (1915), что: