Модноверие

— Да я это… Вторую неделю в штопоре. Вот, хочу занять голову чем-нибудь серьезным, чтобы о плохом не думала.

— У-у… В таком состоянии, друг ситный, я бы тебе антисоветчину не советовал, прости за аллегорию, или как это у вас с Розенталем называется.

— Тавтология. А почему не советуешь?

— Человек в запое восприимчив ко всякой наукообразной фигне, — авторитетно заявил Моисеич. — Несмотря на образование. Как ни странно, особенно страдают технари. Им кажется, что они своей алгеброй поверят любую гармонию — вот и пролетают на сущей ерунде вроде «Воспоминания о будущем» или агни-йоги. Видал я таких фраеров… А у меня антисоветчина — по профессии, историческая. Это, друг мой Колька, на редкость сволочная писанина. Она, с понтом, все объясняет про нашу многострадальную родину. Прямо так объясняет, не придерешься. В нее без подготовки лучше не соваться.

— А ты меня — подготовь!

Моисеич поглядел на Колю с сомнением.

— Зачем?

— А я, когда пить брошу, сяду писать роман!

В первую секунду Коля сам испугался сказанного, а потом решил, что сто бед — один ответ, и добавил:

— Исторический!

Мать моя женщина, что я несу, подумал он. Наверное, мне просто одиноко и немного страшно, и хочется поговорить.

— И по какой эпохе? — спросил Моисеич, глядя на Колю уже не с сомнением, а с некоторой опаской.

— Допустим, про Бунина. Не решил пока.

— Да кто ж тебе даст!

— Почему?

— Потому что Бунин революцию не принял и напечатал про нее в Париже книгу «Окаянные дни». Слыхал про такую, нет?.. Погоди. Тебя с работы, что ли, выгнали? — догадался наконец Моисеич.

— Как ты узнал?

— Ну а зачем еще журналисту бросать пить и садиться за роман?

Коля поправил очки и уставился в стену.

— Понятно, — сказал Моисеич. — В таком разе ты совершенно прав, будем тебя готовить. Углублять образование, чтобы ты по пьянке не ударился в ревизионизм. Пошли… Писатель!

Библиотека Моисеича тянула как минимум на приготовление к совершению преступления по статье 190 УК РСФСР, а если следователь попадется упертый, то и на полноценную «диссидентскую» 70-ю. Коля сразу ожил и потянулся к полкам.

— Ручонки-то шаловливые прибери! — буркнул Моисеич, доставая первый том «Истории СССР с древнейших времен до наших дней». — Вот тебе, начнешь с азов.

— Ну чего ты со мной как с маленьким…

— Ты когда историю сдавал?

— В университете! — сообщил Коля со значением.

— На вступительных! Ты не знал уже тогда ничего, а сейчас вообще ничего не знаешь. Тебя собьет с толку любой шарлатан. Хочешь, я сейчас на пальцах докажу, что варяги это славяне, а потом что варяги это скандинавы, а потом обе версии разоблачу, но между делом аккуратно вверну, что всю работорговлю тогда держали евреи, продавали русских направо и налево, сволочи, и ты эту парашу слопаешь, как миленький?

— А правда — евреи?.. — поразился Коля.

— Да никто не знает. Иудеи… Короче, не спорь с преподавателем. Я тебе нарисую схемку, как правильно читать первый том… Да, Коля, с учебным пособием надо уметь работать! Этому тоже надо учиться! Здесь тебе не Достоевский, который пописывает, а ты почитываешь!.. Эй! Руки, говорю!

— Да я только посмотреть.

Рядом с «Язычеством древних славян» академика Рыбакова Коля углядел нечто явно несоветского производства — пухлую книжечку в мягкой бледно-зеленой обложке. Сергей Лесной. «Русь, откуда ты? Основные проблемы истории Древней Руси». Выходные данные: Виннипег, 1964 год.

— Это что?

— Редкая хреновина, — буркнул Моисеич. — Во всех смыслах редкая. Тираж двести экземпляров.

— Это оно самое? Чего мне пока нельзя?

— Ну да. Строго говоря, тебе даже «Язычества древних славян» пока нельзя. А если сразу после Рыбакова возьмешься за Лесного — вообще пиши пропало. Эти книги так ложатся одна на другую, что запросто маньяком станешь. Наречешься каким-нибудь Всеславом, идола поставишь на пустыре за гаражами и будешь ему кровавые жертвы приносить во славу истинно русской веры, покуда соседи тебя в дурку не сдадут.

— А потом? — не унимался Коля. — Когда я буду готов — дашь?

— Вот видишь, — сказал Моисеич. — Ты еще внутрь не заглянул, а эта хреновина уже на тебя разлагающе действует. И ты не первый такой.

— Тебя… Из-за нее выперли? — Коля невольно перешел на шепот и уставился на зеленую книжицу с благоговением.

— Да боже упаси. Коля, успокойся! Меня выперли, а я — спер. Про нее в институте и думать забыли, она под ножкой шкафа лежала, чтобы тот не шатался, а это же раритет, которого днем с огнем… Чего так смотришь? Коля, еще раз говорю, успокойся! Я по пьяни дочку завхоза трахнул, лошадь страшную, а она замуж за меня собралась, а завхоз решил, что еврейский зять ему ни в хер не вперся, а я вообще был ни ухом ни рылом, пока не вызвали в первый отдел…

— Сурово у вас, у историков… — протянул Коля. — Моисеич! А давай ко мне. Посидим, поговорим.

— Не могу. Через час ученица придет, они не любят, когда водкой пахнет.

— А ты потом заходи.

— А потом я спать буду после трудов праведных. Они знаешь какие, теперешние десятиклассницы? Пахать на них, а не… М-да. Неважно.

— Вот жизнь у человека, — позавидовал Коля.