Модильяни

Пикассо, Дерен, Дюфи дали начало новым направлениям в искусстве, Ван Донген своей галерей портретов обозначил фундаментальную парадигму социального сумасбродства этих лет. Одним из вдохновителей Folle Epoque стал коллекционер, художник, писатель и поэт Жан Кокто — человек богемы с всеядным вкусом и талантом первооткрывателя, гомосексуалист и крестный отец литературного феномена по имени Раймон Радиге, умершего в двадцать лет. Радиге написал роман «Ze diable аи corps»[58] — скандальный манифест прав молодости и любви в пику традиционным ценностям отечества, чести, жертвенности.

Новое настолько стремительно завоевывало художественное пространство, что довоенное и даже созданное во время войны искусство померкло, умалилось, ушло в прошлое, от него безоговорочно отказывались. Искусство, мода, жизнь героев спорта и писателей, светских красавиц и кинозвезд перемешались в большом котле с политикой.

Ничего подобного раньше не было!

Процветало смешение стилей, публику покоряло все изысканное, сумасбродное и экстравагантное. Когда знаменитая джазовая певица Этель Леви надела цилиндр, чтобы скакать верхом, она была осмеяна. Однако в скором времени многие женщины последовали ее примеру. Один из ее сценических костюмов, придуманный художником Львом Бакстом, был безумным сочетанием кремово-желтого, белого, черного и изумрудно-зеленого. Такой комбинации цветов прежде никто не мог даже вообразить.

В числе блистательных личностей эпохи — Коко Шанель, гениальная портниха, взбудоражившая умы. Одна из первых, кто совместил моду и серийное производство — два направления, считавшиеся до того момента несовместимыми. Шанель проповедовала не только моду, но и стиль поведения. Невероятно, но за несколько лет облик женщины кардинальным образом меняется. Теперь она — существо с андрогинной фигурой, с плоской грудью, без бедер. Волосы укорачиваются наперегонки с юбками, обнажившими колени.

Шанель дает жизнь спортивной одежде, пуловерам, грубым тканям, купальникам и загару. Женщина была освобождена и заодно безжалостно раздета. Коко облачила ее в льняные майки и маленькие платьица без украшений, прививая вкус к изысканно дорогой бедности. До нее мода существовала только для дам бальзаковского возраста. После ее революционного вмешательства она стала достоянием девушек, или тех, кого «от кутюр» делала таковыми.

Это была эпоха самых красивых автомобилей, так никогда и не выпущенных, годы бижутерии «арт деко», таких великих артистов, как Валентино[59] и Чарли Чаплин, время чарльстона и Жозефины Бейкер, всех видов авангардизма в музыке, литературе и театре.

Обозревая неполные тридцать шесть лет короткой и кипучей жизни Модильяни, которые были уготованы ему судьбой, обычно спрашивают: что было бы, проживи он дольше? Стал бы он более рациональным человеком? Достиг бы новых высот в творчестве? Может быть, смирился, как многие друзья его юности, с затягивающей рутиной повседневной жизни? А если бы он на самом деле вернулся в Италию, какое впечатление произвели бы его живопись и взрывной характер на искусство полуострова, такое замкнутое и тихое в сравнении с бурлящей открытостью Парижа? Быть может, его уникальная манера письма постепенно иссякла бы, став просто приемом?

Вопросы эти отнюдь не праздные: в них и сожаление, и восхищение, и оттенок раздумий о том, как это могло быть с Моцартом, умершим почти в том же возрасте. Можно было бы продолжить и развить музыкальный гений молодого Вольфганга Амадея? Видимо, да, имея в виду его последние симфонические достижения.

А Модильяни?

Здесь ответ намного сложнее. Его лучшие работы появляются в конце войны, и время, отделяющее их от дня смерти, слишком коротко, чтобы понять и оценить их. В последних его творениях скрыты несомненные признаки дальнейшего развития.

Помимо природного таланта на Модильяни большое влияние оказали его окружение, работы других художников и время. Стоит обратить внимание на исторический контекст его творчества, начиная с быстротекущих послевоенных перемен и плодородной для искусства почвы Парижа тех лет. Кажется невероятным, что перекресток Вавен на пересечении двух бульваров с их знаменитыми заведениями стал местом скопления такого количества интеллектуалов. Но так было — три кафе («Ротонда», «Дом», «Селект») и один ресторан («Ля Куполь») на несколько десятков лет стали местом встреч целого поколения художников и символом целой эпохи, ведущей отсчет от первых лет нового века до биржевого краха на Уолл-стрит в 1929 году.

У Модильяни не было возможности насладиться прелестями эпохи. Его останки были захоронены тогда, когда вся суматоха Folle Epoque только началась. В его жизни не было лучей славы, чудес техники, музыки джазовых оркестров, литературы, ставшей спектаклем, и моды, ставшей культурой. Он исчез вместе с последней тенью XIX века. Его жизнь прошла в бедности, она была пронизана мрачными знамениями и разочарованиями. Таким он и остался в истории — великий художник, несчастный страдалец, загадочный расточитель собственного таланта.