Модеста Миньон

Проснись, мой друг! Уж звезды поредели,
Фиалка в небо аромат свой шлет,
И жаворонок, взмыв, с ликующею трелью
Встречает солнца радостный восход.

Уже проснулись нежные левкои,
С очей стряхнули предрассветный сон.
Уже нарцисс любуется собою,
В трепещущих росинках отражен.

Наверно, ночью ангел роз небесный
Благословил уснувшие цветы,
Он возвратил им аромат чудесный
И свежесть первозданной красоты.

Проснись же, друг! Уж звезды поредели,
Фиалка в небо аромат свой шлет,
И жаворонок, взмыв, с ликующею трелью
Встречает солнца радостный восход.

Прогресс, достигнутый в типографском деле, позволил бы нам привести здесь и мелодию, сочиненную Модестой. Однако глубокая выразительность голоса девушки придавала ей то очарование, которое можно встретить лишь в исполнении знаменитых певиц и которое не в состоянии передать типографские знаки, будь то буквы или ноты.

— Очень мило, — сказала г-жа Дюме. — Модеста — музыкантша, и этим объясняется все.

— В ней сидит бес! — воскликнул кассир. Он содрогнулся, вспомнив слова г-жи Миньон, и его сердце сжалось от страшного подозрения.

— Она любит, — повторила г-жа Миньон.

Госпожа Миньон не случайно заставила кассира выслушать романс Модесты, она знала, что музыка лучше всего подтвердит ее догадку, но музыкальные признания Модесты отравили Дюме всю радость, принесенную вестью о возвращении и удаче патрона. Несчастный бретонец отправился в Гавр, куда призывала его служба у Гобенхейма; затем, прежде чем вернуться домой к обеду, он зашел к Латурнелям высказать им свои опасения и снова попросить у них совета и помощи.

— Да, дорогой друг, — сказал Дюме, прощаясь с нотариусом, — я согласен с госпожой Миньон: оналюбит, — в этом нет сомнения, а остальное известно лишь дьяволу. А я, я опозорен!

— Не отчаивайтесь, Дюме, — промолвил нотариус. — Неужели мы все вместе не окажемся сильнее Модесты? Дайте срок, влюбленная девушка в конце концов совершит какую-нибудь оплошность и выдаст себя. Но мы побеседуем об этом нынче вечером.

Таким образом, все лица, преданные семейству Миньон, были в равной мере охвачены беспокойством, достигшим высшего предела накануне, в вечер описанного нами опыта, на который старый солдат возлагал столько надежд. Неудача настолько расстроила Дюме, что он даже решил отложить свой отъезд в Париж, пока не будет найдена роковая разгадка. Эти благородные сердца, для которых чувства дороже корыстных интересов, поняли в ту минуту, что полковник может умереть от горя, узнав о смерти Беттины и слепоте жены, если в довершение всего его младшая дочь погубит себя. Отчаяние Дюме произвело такое впечатление на Латурнелей, что они совсем позабыли об отъезде Эксюпера, которого в тот день утром проводили в Париж. Во время обеда г-н Латурнель, его супруга и Бутша разбирали вопрос со всех точек зрения и высказывали всевозможные догадки.

— Если бы Модеста любила кого-нибудь здесь, в Гавре, она испугалась бы вчера, — заявила г-жа Латурнель. — Значит, ее возлюбленный живет не здесь.

— Модеста поклялась сегодня утром своей матери в присутствии Дюме, — заметил нотариус, — что она ни разу не обменялась ни словом, ни взглядом ни с одним молодым человеком.

— Неужели она любит так, как люблю я! — проговорил Бутша.

— А как же ты любишь, сынок? — спросила г-жа Латурнель.

— Сударыня, — ответил маленький горбун, — я люблю без взаимности, онатак же далека от меня, как эти звезды.

— И как же ты это делаешь, глупыш? — спросила г-жа Латурнель, улыбаясь.

— Ах, сударыня, — ответил Бутша, — то, что вы принимаете за горб, на самом деле лишь оболочка, скрывающая крылья.

— Так вот почему ты завел себе такую печатку! — воскликнул нотариус.

На печатке клерка была изображена звезда, а под ней надпись: Fulgens, sequar (Лучезарная, следую за тобой), служившая девизом дома Шатильоне.

— Прекрасное создание должно быть столь же недоверчиво, как и создание безобразное, — продолжал Бутша, словно говоря с самим собой. — Модеста достаточно умна и может опасаться, как бы ее не полюбили только за красоту.