Модельер

Ранним ноябрьским утром Влад решил, что пора возвращаться. Не хватало тёплого, ароматного, как давно не стиранное одеяло, пальто, которое он оставил Юле; было уже достаточно холодно. Прозрачная суета Введенской улицы, где жила Юлия, встретила его, как опытный акушер принимает из чрева матери новую жизнь: поддержала головку, чтобы он не ударился о низкую вывеску частной хлебопекарни, обрезала пуповину, и вот Влад больше не придаток города, вот он уже самостоятельная сущность, хотя лицо его всё ещё хранит на себе текстуру и прохладность бетона, на котором он провёл столько ночей, а пальцы сухие и тонкие, точь-в-точь как ноябрьская трава. Он будто испытал перерождение и вернулся уже другим человеком, только по запарке вместо чистого блокнота для воспоминаний и телефонных номеров захватил свой старый. Впрочем, там ещё оставалось несколько пустых страниц. Люди высыпают из подъездов, будто их, как гигантские перечницы, трясёт огромная рука, головы их как консервные банки, спрятанные под шляпами, беретами, банданами или каёмкой волос, и Влад уверен, что при необходимости может повернуть их к себе этикеткой и прочитать, что же там, внутри, есть полезного и до какой даты срок годности… Кашляют моторы автомобилей, а сами они, снующие мимо, словно большие стрекозы, останавливаются и дают длинный сигнал, когда Влад ненароком (а может, и самым что ни на есть нароком!) выходит на проезжую часть. Так приятно снова чувствовать себя живым!

Юлия жила не то на втором, не то на третьем этаже.

Окна её выходили во двор, где в запущенном саду на спрятанных в траве камнях восседали лысоватые старики, похожие на китайцев, и играли в го и более традиционное для этих краёв домино.

Самый центр Петроградки. Когда там, снаружи уютного, втиснутого между несколькими домами двора, проезжал трамвай, под пятками дрожал пол. Всё как у всех. В окно Ямуны заглядывал и тянулся к ней мордой через крышу грациозный, как жираф, подъёмный кран.

Странно, но собственный дом казался Юлии то четырёх, а то пятиэтажным — всё дело в полуподвальном этаже, наполовину утопленном, как и положено подвальному этажу, в землю. Когда ей хотелось взмыть в небеса, она предпочитала (сидя в кресле-качалке и попивая молочный коктейль) думать, что живёт на четвёртом этаже, что вот-вот, ещё чуть-чуть вверх — и крыша! И небо! А когда напротив, крепко стоять на земле, Юля думала о верёвочной лестнице, что лежит к них на балконе. Лестница приползла сюда прямиком из её детства: когда-то с её помощью девочка попадала в шалаш в древесной кроне. Дерева того давно уже нет, шалаша, естественно тоже, а лестница, которая считалась игрушечной, как внезапно выяснила Юля, свободно доставала с её наполовину третьего этажа до самой земли.

Юлия была в комнате дочери, когда от оконной рамы — с той стороны — отскочил камешек. Потом ещё один, уже от стекла.

Субботнее утро. Ямуна шевелится под одеялком и сонно спрашивает:

— Мама, кто это? Нина? Это ребята?

Для её друзей рановато. Погода не располагает к столь ранним прогулкам: не жарко. Небо затянуто низкими облаками.

— Это не к тебе, — говорит Юля, отодвигая занавеску. — Это ко мне. Господи, да это же он…

Она пытается на пальцах объяснить лысому, безмятежно улыбающемуся человечку, в какую квартиру следует позвонить. Потом плюёт на это бесполезное занятие и сбегает по лестнице вниз.

— Можно у тебя искупаться?

Влад смотрит на неё с некоторым страхом, со смущением и с восхитительной улыбкой, которую им с Савелием так редко довелось видеть прежде, но которую, единожды увидев, сразу же прикалываешь кнопкой в область памяти, подписанную — «Влад». Мол: вот какой шикарный компромат я на тебя раздобыл, приятель!

— Бомжик ты мой ненаглядный! — рокочет она.

Юля заключает его в объятья, целует в обе щеки. От Влада пахнет речной водой.

Влад словно подкручивает внутри себя какую-то ручку, пытается настроить на лице суровое выражение, но это едва удаётся. Лысый человек его склада просто не может быть суровым. Если даже захочет, у него ничего не получится. Уши вечно всё портят.

— Ты стала очень странной, когда стала разговаривать вот так… стала разговаривать, — бормочет он в сторону. — Ты должна выглядеть по-другому. Быть такой… огромной.

— Я знаю, — отвечает Юлия. Берёт его за руку и тащит наверх. — Знакомься, это Ямуна. («Мама, куда ты побежала? Я испугалась!») — Успокойся, дочка, это наш друг. Он очень долго маялся дурью и теперь будет соскребать её со своих телес.

Влад как раз разулся. Кроссовки, казалось, не переживут ещё одного обувания и расползутся по швам.

— Отправляйся в ванную — командует Юля. — Я приготовлю вам завтрак. Или… о боже, ты хоть что-нибудь ел все эти дни? Может, завтрак сначала?