Моби Дик

После этого он достал из кармана того же плаща горсть стружек и осторожно уложил их перед идолом; затем положил сверху кусок морского сухаря и, подняв с пола свечу, поджег ею стружки. Вспыхнуло пламя. Тотчас он сунул руку в огонь и быстро ее отдернул; повторив это движение несколько раз и изрядно, как мне показалось, подпалив себе пальцы, он, наконец, вытащил сухарь из огня. Затем, раздув немного жар и разворошив золу, он почтительно предложил обгорелый сухарь своему негритенку. Но, как видно, маленькому дьяволу не по вкусу пришлось это под-горелое угощенье — он даже не шевельнулся. Все описанное сопровождалось негромким гортанным бормотанием дикаря, который, по-видимому, молился нараспев, корча при этом самые противоестественные гримасы. Наконец он потушил огонь, весьма бесцеремонно вытащил идола из очага и небрежно сунул его в карман плаща, словно охотник, отправляющий в ягдташ подстреленную куропатку.

Все это сильно увеличило мое смущение, и, наблюдая несомненные признаки того, что сейчас, покончив со своими делами, он полезет ко мне в постель, я решил, что настал момент — теперь или никогда, покуда свет еще горит — нарушить столь затянувшееся молчание.

Но секунды, ушедшие на размышление о том, с чего же мне начать разговор, оказались роковыми. Схватив со стола томагавк, он сунул его одним концом в огонь, взял противоположный конец в рот и, выпустив громадное облако табачного дыма, прихлопнул чем-то свечу и со своим жутким томагавком в зубах прыгнул прямо на меня. Я немедленно завопил, а он, издав негромкий возглас изумления, принялся меня ощупывать.

Заикаясь, я пробормотал что-то нечленораздельное, откатился от него к стене и оттуда стал заклинать его ради всего святого не трогать меня и позволить мне встать и снова зажечь свечу. Но его гортанные возгласы дали мне понять, что он не вполне постигает смысл моих слов.

— Какая тут черт? — произнес он наконец. — Давай, говори, какая черт, а то убивать буду.

И его огненный томагавк стал в темноте описывать круги над моей головой.

— Хозяин! Бога ради! Питер Гроб! — заорал я. — Хозяин! Караул! Гроб! Ангелы! Спасите!

— Говори, какая тут черт! — рычал людоед, свирепо раз-махивая томагавком и осыпая меня дождем искр. Но тут, благодарение небу, в комнату вошел хозяин со свечой, и, выскочив из кровати, я бросился к нему.

— Спокойнее, спокойнее, — сказал Питер Гроб, ухмыляясь. — Квикег тебя не обидит. Ложись себе спать и ничего не бойся. — И он обратился к дикарю: — Эй, Квикег, этот человек будет с тобой спать, — понимаешь?

— Понимаешь, — ответил Квикег, сразу успокоившись и, попыхивая своей трубкой, махнул рукой в мою сторону, — твоя сюда полезай.

Он откинул край одеяла и, право же, проделал это не просто любезно, но даже с какой-то сердечностью и лаской. Я стоял рядом и смотрел на него. При всей своей татуировке он был, в общем, чистый и симпатичный дикарь. «Чего ради я затеял весь этот шум? — подумал я. — Он такой же человек, как и я, и у него есть столько же оснований опасаться меня, как у меня — бояться его. Уж лучше спать с трезвым язычником, чем с пьяным христианином».

— Хозяин, — сказал я, — велите ему убрать подальше его томагавк или трубку, как это у него называется; в общем, скажите, чтобы он перестал курить, и тогда я лягу с ним вместе. Я не люблю, когда курят в постели; это опасно, а к тому же я не застрахован.

Квикег выслушал от хозяина мою просьбу, тотчас ее удовлетворил и вновь вежливо пригласил меня в кровать, а сам улегся с самого краю, у стенки, словно показывая этим, что и пальцем меня не тронет.

— Спокойной ночи, хозяин, — сказал я. — Вы можете идти.

Я забрался в постель и заснул так крепко, как не спал еще ни разу в жизни.

Глава шестая Утро

Проснувшись на следующее утро, я обнаружил себя в нежных и ласковых объятиях дикаря.

Положение мое было не таким забавным, как может показаться с первого взгляда, ибо разомкнуть его нежные объятия или хотя бы сдвинуть с места его руку оказалось мне не под силу, и, сколько я ни пыхтел, он продолжал крепко меня обнимать, словно бы не желая расставаться со мной до самой смерти. Я попытался разбудить его: «Квикег!» — но он в ответ только храпел. Чувствуя точно хомут на шее, я попробовал повернуться на бок, но тут меня что-то слегка царапнуло. Я отвернул одеяло и увидел, что под боком у дикаря, словно младенец, спит его томагавк. Ну и дела, подумал я, лежи тут среди бела дня в чужой постели в компании с дикарем и его томагавком! «Квикег! Бога ради, Квикег! Проснись!»