Многоточия

Боря не шёл, а сидел в зелёном цветастом кресле, выглядевшем в красном тоннеле неуместно. Из кресла и вещал. С изумлением Миша обнаружил, что перед ним не старик, а мальчишка, русоволосый паренёк не старше двенадцати, самое большее тринадцати лет. В одной руке паренёк держит надкушенное яблоко, в другой — открытую книжку. Яблоко не ест, книжку не читает, глядит в никуда, должно быть, мечтает, фантазирует. Мелькает что-то, кружится, паренёк в кресле размывается, растаивает. За красною пеленою проявляется новая картина: у рябины тянутся друг к дружке мальчишка и девчонка, ровесники. В мальчике Бессонов узнаёт того же Борю. Он предлагает девочке книгу и плитку шоколада: одна рука протягивает плитку, вторая — потрёпанную книжку в мягкой обложке. Девочка тянет пальцы к шоколаду, но отдёргивает и цапает затем книгу. Мальчик зачарованно смотрит на розовые щёки подружки, на приоткрытые губы, на золотистую чёлку и голубые глаза, ясные, как небо июля. Картина отдаляется, уплывает, растворяется в бесконечном красном мареве. Далеко заглянул дедуля: семьдесят лет отмотал!

Бессонов идёт в красноту дальше. У плеч его, над головою пролетают фигуры и фигурки, пихаются локтями, спешат неистово, будто там, впереди, число мест ограничено, а опоздавших не примут. На неторопливом ходу Миша покуривает, пускает серый дымок, который среди светящихся стен переливается алыми, рыжими и жёлтыми волнами, и думает, думает, думает. Похоже, он вот-вот что-то откроет, нащупает, зацепится за что-то, как мальчишка цепляется штаниной за торчащую шляпку гвоздика.

III

Миша и Мариша — так он её и себя называл. И никакого-то счастья у них не было; так, странные редкие встречи, непонятные вопросы, ответы на которые не требовались, удивлённые, мучительные взгляды, от которых непременно веяло прощанием, неизбывной печалью, тревогой и плохим финалом, как от фильмов, снятых Рижской киностудией.

Она и была оттуда — из Латвии. Откуда точно, Бессонов не помнил. Помнил другое: когда он целовал её длинные щёки, они казались солёными и горькими, будто девушка только что вышла из моря. В России ей было не место — вот что Бессонов знал точно. И профессия у неё была редкая — архитектор. Марута употребляла разные необычные слова, смахивающие на заклинания: пилястра, каннелюра, полуколонна, портал, антаблемент. Произносила она их с шелестящим акцентом — будто кто-то книжные листы переворачивал.

Никаких полуколонн или колонн у растущего здания, у параллелепипеда арбитражного суда, спроектированного латышкой Марутой для сибирского города, Бессонов не видел. Но однажды Марута взяла карандаш и набросала на альбомном листе эскиз с колоннами и прочими штуками, назвав каждую из них. «Библиотека. Я хотела бы создать библиотеку». Карандаш плясал в её гибких пальцах, будто волшебная палочка. Создать! Слово-то какое! Мише казалось, что Мариша способна создать не только библиотеку, не только дом, но и населить его библиотекарями и читателями, наполнить стеллажи книжками, а на подоконниках расставить политые аспарагусы. «Почему бы тебе не стать художницей?» — спросил он. «Потому, что я архитектор», — ответила она. «Кому в наше время нужны библиотеки?» — снова спросил Бессонов и понял, что вопрос прозвучал глупо.

Впервые он увидел Маруту после утренней пересменки. Восемь утра. Женщина сидит на корточках возле вырытого котлована. Поднимает камешек. Долго смотрит на него. Роняет с ладошки. Потом выпрямляется и смотрит на котлован. Так, будто перед нею распахивает синие воды море. Высокая, беловолосая, с узкой, как у рыбы, спиной, она сразу показалась Бессонову чудной, нездешней.