Многоликий. Олег Рязанский

Опять мысли возвратились к Лопасне. Издревле принадлежала она Рязанскому княжеству. Только воспользовавшись слабостью Рязани, оттягала Москва её после страшного Батыева нашествия. Конечно, правы были бояре, что настаивали на захвате Лопасни — нет, не на захвате, на возвращении. Он, тогда совсем ещё мальчик, не допустил дальнейшего развития усобицы. Не потому, что уже тогда разбирался лучше многоопытных бояр в сложных взаимоотношениях с северным соседом. Интуитивно понял, что не следует перегибать палку. Через десяток лет, при первом удобном случае, договорился с Дмитрием, что Лопасня останется за Рязанью и что сие будет надлежащим образом скреплено в договорных грамотах как плата за помощь москвичам в очередном столкновении с Ольгердом Литовским.

Мысли побежали на далёкий Запад.

Ольгерд — вечная заноза в теле русских земель. Воинственный, жадный, хитрый, изворотливый. Нашёл себе союзника в лице тверского великого князя, давно люто ненавидевшего Москву. Нет, не Дмитрия, вообще Москву, ибо полагал, что именно ей, Твери, надлежит стать центром единой Руси, там быть великому столу и там быть митрополичьей кафедре.

Враг Дмитрию — союзник Ольгерду.

А он, Олег, — Дмитрию враг?

Ежели судить по тому, что сделал с ним Дмитрий, послав мощные полки под водительством Волынца, — враг.

Но почему-то Олег не чувствовал в нём врага. Вот Володька Пронский, двоюродный брат, — тот да. Хуже врага, предатель: в спину ударил. А Дмитрий — что ж, Дмитрий князь своей земли, о ней его первая мысль. И если появилась возможность не отдавать Лопасню, почему бы ею ни воспользоваться, тем более что место это в стратегическом отношении очень важно для обороны Москвы от Дикого поля.

«В чём-то мы с ним неразрывны, — думал Олег. — Он меня от литовских жадных рук прикрывает, я его — от ордынских. Так что же получается — Дмитрий меня побил, а я его оправдываю?»

Олег стоял у затянутого бычьим пузырём окошка, смотрел невидяще во двор, погруженный в мысли о Москве, Рязани, Литве, Орде, о том, как странно и нелогично переплелось всё в этом, 6879-м от сотворения мира[35] году, переплелось и выплеснулось в кровавой сече на Скорнищевом поле, где остались лежать лучшие его воины...

Глава восемнадцатая

Васята с трудом раскрыл глаза. Прямо над ним низко-низко проносились тучи. Накрапывало. Капли дождя стекали по лицу, заползали под кольчугу, холодили шею. Он попытался приподняться на локте, и в тот же миг нестерпимая боль пронзила всё тело. Последнее, что увидел перед тем, как провалиться в черноту беспамятства, был яркий свет и склонившееся женское лицо.

Второй раз Васята пришёл в себя на несколько мгновений от резкой боли в левой руке. Он лежал на чём-то жёстком, его нещадно трясло, голова моталась из стороны в сторону, и всё так же накрапывал дождь. Чьи-то заботливые руки приподняли его голову и подсунули под неё солому. Он догадался, что его везут в телеге, хотел спросить, как закончился бой, но тут телегу тряхнуло на колдобине, левую руку вновь пронзила дикая боль, отдаваясь во всём теле, и он опять потерял сознание.

В третий раз Васята очнулся от того, что кто-то заботливо протирал ему лицо чем-то мокрым. Девочка лет девяти, высунув от усердия язык, смачивала холстинку и тёрла ему щёки. Увидев, что глаза открылись, она бросила холстинку в миску с водой и закричала радостно:

   — Мама, мама! Он смотрит!

В стороне от лежанки что-то стукнуло. Васята скосил глаза на звук и увидел, как из темноты появилась статная женщина. Лицо показалось ему смутно знакомым. Женщина на мгновение остановилась, вглядываясь, словно не веря своим глазам, потом шагнула, прижала к себе девочку и выдохнула:

   — Слава тебе господи!

У Васяты мутилось в голове, лицо женщины то приближалось, то удалялось, расплываясь, то вместо него возникала бородатая рожа московского воина, страшным ударом срубившего его. Он прошептал:

   — Мы победили?

Женщины вскинулась, отстранила девочку, лицо её скривилось, словно она вот-вот заплачет, но вместо этого она вдруг воскликнула с неожиданной злостью:

   — Василий Михайлович. Ты незнамо как жив остался, а туда же — мы победили?

«Откуда она моё имя знает?» — удивился Васята, хотел было спросить женщину, но та продолжала всё так же раздражённо:

   — Десять дён в беспамятстве валялся, думала, вот-вот Богу душу отдаст, а он сразу, как пришёл в себя, спрашивает: «Победили мы или нет?» Да разбили нас, разбили, наголову разбили! — выкрикнула она с ожесточением. — Олег Иванович сбежал в Мещеру, всех бросил. В городе пронские да московские хозяйничают... Князь Владимир Пронский на рязанский стол сел. Кто ему крест на верность не поцеловал, тех в узилище бросили. Как же, победили... — Тем же громким гневным голосом она приказала дочери: — Сбегай на двор, в летник, там на печке молоко тёплое. Да не в крынке неси, в миску налей и ложку возьми!

Девочка убежала, а женщина, постепенно успокаиваясь, продолжила: