Многоликий. Олег Рязанский

Вечером приходил Юшка. Чуть позже навестила Настя, сидела, перекидываясь с ним незначащими словами, до прихода сестры. Та только взглянула строго, и Настя, ни слова не говоря, исчезла. На следующий день будто мимоходом вновь заскочила. Степан спросил о муже, и она рассказала обычную для приграничных мест историю его гибели. Послышались тяжёлые шаги Ульяны, Настя стремительно выскочила из светёлки. До слуха Степана донёсся сварливый голос старшей:

   — И что ты, как блудливая кошка, всё к нему? Мужиком пахнуло?

Неожиданно для себя Степан почувствовал, что покраснел от ненароком услышанных слов.

Целый день Настя не появлялась. Зато долго сидел Юшка. Он освоился в доме, даже принёс дудочку и немного поиграл, задумчиво глядя куда-то поверх головы Степана. Неслышно отворилась дверь, вошла Ульяна и встала у притолоки, подперев щёку рукой. Степана поразило выражение её лица, отрешённо-печальное, и главное — доброе.

Следующий день прошёл тихо, с той только разницей, что Юшка играл значительно дольше, и в светёлку поднялись обе сестры. Потом они отвели парня в поварню и, как рассказал вечером Юшка, накормили до отвала вкуснейшими пирогами.

Степан договорился с другом, что завтра с его помощью выйдет на улицу, пройдётся, разомнётся, подышит свежим воздухом.

   — Вишь, на мне всё как на собаке заживает — быстро и без хлопот.

   — А лечение Ульяны?

   — Это да, она знахарка отменная, — согласился Степан.

Ночью его разбудил еле слышный скрип. Он приоткрыл глаза — в темноте смутно угадывалось что-то светлое у двери. Дверь опять скрипнула — кто-то притворил её и накинул изнутри щеколду. Сердце забилось. Светлое пятно приблизилось, это была Настя. Она осторожно улеглась рядом, сразу пахнуло жаром горячего женского тела...

Через две недели Степан оправился настолько, что смог сесть на коня. Он переехал из дома воеводихи в избу, которую присмотрел Юшка, чтобы не жить в молодечной. Юшка обставил её по своему разумению, даже нашёл бабу вести хозяйство. По совету Ульяны, он отыскал печника-черниговца, умеющего складывать печи с дымоходом. Всё это Юшка успел сделать, пока Степан отлёживался в доме воеводихи. Теперь Настя прибегала к нему чуть ли не каждую ночь, и Юшка ворчал, что от такой жизни старые раны откроются, не то что новые заживут.

В конце декабря 1371 года примчался заледеневший от долгой скачки гонец от князя Олега Ивановича. Он рассказал, что Москва напала на Рязань. Стремительно растущий в милостях московского великого князя воевода Дмитрий Волынский по прозвищу Боброк вступил в рязанские пределы, разгромил превосходящие силы рязанцев, прогнал Олега Ивановича и посадил на древний стол князя Владимира Пронского.

   — Пронские завсегда между Москвой и Рязанью, как навоз в проруби, болтались, — сказал гонец смачно, — теперь Олег созывает разбросанные по границам и засекам верные ему войска.

Сотник, выслушав гонца, долго кряхтел, водил пальцем по столешнице, словно чертил воображаемый харатейный чертёж[33], и наконец принялся многословно и путано говорить о том, что все — и лазутчики, и чумаки, и купцы, едущие с юга, дружно говорят о нарастающем беспокойстве в Диком поле, о сбивающихся в ватаги ордынцах, ожидающих только клича вожака, чтобы ринуться на север.

Степан сообразил, что за всем этим многословием скрывается простое и понятное желание сотника отсидеться здесь, на меже, в отдалении от княжеских усобиц, выждать, чтобы знать наверняка, кто победил, и тогда только поспешить к победителю. Он хотел было сказать сотнику, что не подобает так поступать воину, присягавшему Олегу, но передумал и подождал, пока стремянный уведёт гонца в баню с дороги. Плотно закрыв за ними дверь, он сел напротив сотника, застывшего в тяжком раздумье в красном углу под закопчённым образом Спасителя:

   — Думаешь переждать здесь, вдали от усобиц?

Сотник вздрогнул, но, взяв себя в руки, не стал юлить и ответил с едва приметной усмешкой:

   — Неужто столь нелепо желание моё?

   — Да как раз впору придётся, ежели себя перевёртышем полагаешь.

   — Я не перевёртыш.

   — А кто?

Сотник засопел, отпустил руку под стол, примериваясь, как сподручнее опрокинуть тяжёлый стол, чтобы придавить нахального юнца. Но не успел — Степан резко навалился на стол, двинул его так, что невозможно было высвободиться, и негромко сказал:

   — Сиди тихо, Иван. Я уже не тот стригунок, что два года назад. Могу и зашибить.

   — Мал ещё, — прохрипел сотник.

Степан надавил на столешницу сильнее, она упёрлась в мощное брюхо сотника, мешая дышать.

   — Вот то-то, дядя, — удовлетворённо сказал Степан. — А то мне ведь недолго и Юшку кликнуть.

Сотник представил льдистые, безжалостные и одновременно насмешливые глаза стремянного и замотал головой. Со Степаном он смог бы справиться, но с этим — избави бог! Хотя что мог бы сделать Юшка здесь, в собственной Сотниковой избе, в городке, где все воины подчиняются ему? И всё-таки сдерживал безотчётный страх.

   — Ладно, езжай, — сказал едва слышно.

   — С полусотней.

   — С ума сошёл! С двумя десятками, — принялся торговаться сотник.

Два десятка означали всего лишь охрану, а никак не подмогу князю.