Многоликий. Олег Рязанский

Олег почувствовал, что медленно краснеет.

   — А теперь, выходит, поманил тебя татарин лукавый и всё можно забыть? Тебе в тот раз люди поверили и наперёд тебе свою любовь отдали, а ты, как вертлявая невеста, к первому же, кто позвал, готов бежать.

   — Замолчи! — вскинулся Олег.

   — Нет уж, выслушай, великий князь! Мамат-Ходжа предатель, я это нутром чую. Но даже если бы и не был он предателем, я всё едино не дал бы согласия на совместный поход против Москвы с ордынцами!

Олег хотел было сказать, что никто согласия выжившего из ума старика и не спрашивает, но, встретившись взглядом с его пронзительно-голубыми глазами, осёкся.

   — То ты Бердибеку подарки не хотел посылать, зазорно тебе было, а теперь собрался московских смердов арканить вместе с татарином?! Сие не зазорно?

Олег отвернулся, подошёл к окошку, поглядел на просторный двор, где что-то строили холопы.

   — Что же делать? — спросил он. В голосе прозвучала та же мальчишеская растерянность, как недавно в разговоре с Васятой и Епишкой о судьбе Даши.

   — Хитрить, переговоры вести, а самим не спешить. И доверь это мне, великий князь, — у тебя пока ещё всё на лице написано...

Затягивая переговоры, тысяцкий и дворский стали потихоньку отправлять на север полки и имущество. Послам же говорили, что у Рязани войск почти не осталось.

По ночам в непроходимые мещёрские чащобы тайно уезжали боярские семьи, дружинники везли добро.

Уходили в леса и крестьяне южных и юго-восточных, граничащих с Диким полем, волостей княжества. Так что когда на юге появился с войском царевич Мамат, сопротивления ему никто не оказал, но и грабить было нечего.

Стремительным броском Мамат продвинулся к границам Москвы, как бы подтверждая своё доброе расположение к рязанцам, но это не успокоило тысяцкого. Он продолжал уводить людей, щедро одаривая посланцев Мамата серебром.

Так долго продолжаться не могло: это понимали все. Действительно, в приграничных с Москвой землях Мамат сбросил маску друга и принялся без разбору грабить и жечь как рязанские, так и московские сёла. Тут и выяснилось, что действовал Мамат на свой страх и риск, не имея разрешения хана Бердибека. Мамата вытребовали в Сарай, где судили и за самовольство казнили.

Глава восьмая

Однажды в середине лета князь Олег и Васята возвращались с дальней рыбалки. Дорога вывела к околице деревеньки, холопы и челядь отстали. Справа от дороги, в густых кустах дикого малинника, неожиданно мелькнула полускрытая ветвями тропинка, словно лаз в таинственную сумрачно-зеленую пещеру. Олег осадил коня, кивнул Васяте на лаз: мол, сбежим, и, ни слова не говоря, нырнул, пригнув голову, вместе с конём в манящий неизвестностью сумрак. Васята, поняв князя, последовал за ним. Молодые люди притаились в кустах и вскоре услышали растерянные голоса холопов, потерявших господина.

   — Великий князь! — звал невидимый челядин.

   — Господине! Господине! — вторил ему высокий голос слуги.

Вскоре мягкий стук копыт по пыльной дороге затих, удалились и голоса. Свита, скорее всего, миновала околицу и въехала в деревню.

Васята стал пробираться обратно.

   — Не спеши, — остановил его Олег. — Тебе не любопытно, куда ведёт эта тропинка?

   — Да небось в какой-то дом на околице, — беспечно бросил Васята, но послушно остановил коня. — Впрочем, тут можно спрямить и задами выскочить в деревню раньше холопей. Вот рты разинут!

Олег кивнул, озорно улыбаясь, и быстро поехал по тропинке. Вскоре кони вынесли к высокому, в полтора человеческих роста, забору, сбитому из толстых кольев, основательно заглублённых в землю: видно, ладила забор настоящая хозяйская рука. Олег привстал в стременах и заглянул в усадьбу. Грядки огорода упирались в малинник, переходящий в смородинник и в яблоневый сад. За садом виднелся просторный дом, за ним сарай, дальше овин и сеновал. Все строения были новыми, добротными, крытыми дранкой. Над домом высилась красная кирпичная труба, ещё один указатель на зажиточность владельца, — даже в городе многие продолжали топить в избах по-чёрному.

Справа от нарядного, с перильцами и столбами крыльца высились качели. На них раскачивался мальчонка лет трёх. Упруго выгибаясь, он наращивал размах, рубашонка из небелёного холста начала вздуваться на спине, задралась, обнажив крепкие, загорелые ножки. Мальчик радостно засмеялся, тут на крыльцо вышла статная, полнеющая молодая женщина с младенцем на руках. Её лицо показалось князю знакомым. Он не сразу сообразил, кто это, а когда понял, строго поглядел на Васяту:

   — Ты, выходит, знал?

   — Нет, князь. Ты сам тропинку выбрал.

   — Я не о тропинке. Я о сыне.

   — Знал.

   — Почему молчал?

   — Ты же повелел, чтобы рос сыном огнищанина.

   — Правда. — Олег задумчиво посмотрел на мальчонку. — Вроде похож?

   — В детстве все похожи — белобрысы и голубоглазы.

   — Нет, похож... Крепко же, однако, огнищанин на ноги встал с тех гривен, что я тогда дал в приданое.

   — А я добавил...

   — Ишь, щедрый.

Васята не уловил, сердится ли князь или усмехается, и на всякий случай широко улыбнулся, как бы принимая шутку князя:

   — Так ведь я почти что сват.