Многоликий. Олег Рязанский

Этот разговор через некоторое время продолжился самым неожиданным образом: краснея и путаясь в словах, перемежая их поцелуями, Даша как-то призналась князю, что понесла и уже на четвёртом месяце.

Олег испугался. Ещё месяц-другой, и в княжеском тереме прознают, матушке донесут. Ведь всюду нос суют эти постнолицые, пропахшие ладаном, завистливые бабы или старые девы — кто их разберёт.

Он призвал на совет друзей.

   — И донесут, это как водится, — согласился, выслушав, Васята.

Епишка усмехнулся.

   — Не о том говорите, други.

   — Как не о том? — Олег вспылил. — Матушка лишь о женитьбе и думает, небось и невесту уже приглядела. А тут я ей такой подарок...

   — Вот и я говорю, — продолжил Епишка, — не о том речь ведёте. Надо бы о будущем человеке, а вы о каких-то бабах, что донесут великой княгине.

Олег задумался. Резкая поперечная складка легла между разлетающимися тёмными бровями. Он вскинул голову. Епифан ожидал окрика, но вместо того услыхал растерянный голос друга:

   — Что же делать?

   — Некоторые жёрнов мельничный поднимают, — хохотнул Васята.

   — Дурак, — бросил в сердцах Олег.

   — Тогда сделай, как от веку князья да великие бояре поступают, — посерьёзнел Васята.

   — Как?

   — Выдели ей деревеньку в стороне от Переяславля, чтоб на глаза зазря не попадалась. Выдай замуж за вдовца с детьми из огнищан[15] либо из тиунов княжеских, небогатых. — Васята хмыкнул. — Не ты первый, не ты последний.

   — Тиунов, говоришь? Да кто же согласится? — удивился Олег.

   — Почитай, любой вдовец. Ты, княже, право, словно никогда из терема своего не выходил. А, Епишка?

Тот молча кивнул.

   — А дитё? — спросил Олег.

   — Что дитё? — Васята не понял.

   — Моё ведь дитё.

   — Ну и что? Думаешь, мало у тебя сводных сестёр да братьев по разным деревням живёт?

   — Да, князь. Хоть и тихим вроде считался твой отец, а и он грешил, — подтвердил Епифан и быстро добавил: — Главное, у дитяти отец законный будет, так что никто в жизни не попрекнёт безотцовщиной.

Олег задумался. В голове была полная сумятица. Чужой пример, пусть даже отцовский, не указ. Это с одной стороны. А с другой — что ещё можно сделать? Растить ребёнка около себя, множить сложности? Вспомнилась рассказанная кем-то из старых бояр история о том, как чуть не распалось богатое Галицкое княжество, когда подросли у тамошнего князя двое сыновей — от нелюбимой жены и от любимой наложницы. Этого, незаконного, прозвали в народе по матери Настасьичем, и был он всем по сердцу. Но одни бояре встали за законного князя, другие за незаконного Настасьина...

Нет, пожалуй, батюшка был прав, отдавая наложниц в жёны вдовцам, соблазнив их богатым приданым.

   — И не тяни, князь, — услыхал Олег настойчивый голос Васяты. — Решай, пока брюхо никому в глаза не бросилось.

Олег промучился три дня, потом решился. Злясь на самого себя, поручил Васятке подыскать деревеньку, сговорить огнищанина и сообщить обо всём Даше. Сам не посмел.

...Когда через пару недель Васята всё уладил и пришёл к другу с докладом, Олег не захотел слушать и только кивнул головой. Всё, связанное с Дашей, уже словно отдалилось от него и перестало заботить. Это было уже в прошлом и с каждым днём всё более окутывалось туманом забвения.

Глава седьмая

В 1358 году только мудрая осторожность старого тысяцкого спасла княжество от разорения.

В Переяславле появились послы родственника хана Бердибека царевича Мамат-Ходжи с предложением: объединив силы, ударить на Москву и вернуть все старые рязанские земли. Послы заверяли, что царевич желает Рязани только добра, и обещали, что в скором времени придёт сам Мамат, а с ним несколько тысяч верных воинов. Дело только за рязанцами.

Тысяцкий сразу же почуял в необычном предложении что-то подозрительное. Но Олегу возможность совместного похода на Москву показалась заманчивой. Восемнадцатилетний князь загорелся.

Дело было не только в спорных городках. Олег и сам не смог бы толком объяснить, почему всё, что связано с соседней Москвой, так его притягивает и волнует. Может, потому, что богатела Москва не по дням, а по часам, а Рязань нищала, или потому, что рязанский князь ощущал себя последним осколком великой Киевской империи здесь, на востоке огромного когда-то Русского государства, только любые слухи о Москве будили всегда в душе ревность и любопытство, зависть и обиду.

А тут такая возможность появилась!

Тысяцкий долго думал, выслушивая сбивчивые речи молодого князя. С какими-то доводами соглашался: и его, старика, тревожила Москва. Но совсем по другим причинам.

Предвидел он, умудрённый опытом долгой жизни, что когда-нибудь пересекутся пути двух княжеств и, скорее всего, крепнущая Москва «слопает» Рязань, как уже «слопала» и Кашинское, и Переяславль-Залесское, и Можайское, и Вяземское, и Одоевское, и Коломенское княжества. Конечно, Рязань им не чета, но ведь и Москва растёт, разбухает, силу набирает недюжинную.

   — Пять лет назад, — заговорил как-то тысяцкий, — ты, великий князь, впервые на думе выступил и мудро остерёг нас от того, чтобы из-за Лопасни ввязываться в усобицы с Москвой. Я даже слова твои помню: обезмужела Рязань...