Многоликий. Олег Рязанский

   — Каменный детинец возведу... Митрополита к себе переведу... — Вдруг, почуяв в прямом молчании сына несогласие, Олег Иванович закричал: — Что косоротишься? Глаза отводишь? Если мы сегодня не воспользуемся этой великой возможностью, когда Дмитрий, желая сделать как лучше, вбил завещанием клин между сыном Василием и двоюродным братом Владимиром, если мы провороним этот краткий миг, историей нам дарованный, — как сможем рязанцам в глаза смотреть? Ты пойми. Быть князем не только почёт и власть! Быть князем ещё и ответственность великая перед людьми.

У Фёдора побелели губы. Он поднял глаза и, с трудом выталкивая слова из пересохшей глотки, сказал:

   — О тебе, отец, на Руси слава как о перевёртыше идёт. Хочешь и меня к этой славе пристегнуть?

   — Как ты сказал? Как ты посмел? — Олега словно подняло неведомой силой с ложа.

Он подскочил к сыну, ухватил попытавшегося было отшатнуться Фёдора железными пальцами за ухо, дёрнул, повторяя:

   — Чти отца своего! Чти, щенок, отца!

Выпустил ухо, вмиг покрасневшее и опухшее, ткнул указательным пальцем в грудь сыну и сказал обычным, ровным голосом:

   — Иди в свой терем. Никуда не выходи, ни с кем не разговаривай. Жди, когда я тебя призову. Узнаю, что нарушил моё повеление, клянусь, посажу тебя на удел, на место Родослава. А его к себе возьму, наследником сделаю, хоть и тих он, и родиться бы ему не князем, а пономарём. Иди!

Фёдор попятился и, не забыв поклониться, вышел.

Великий князь рухнул на ложе, уткнулся лицом в подушку и замер. Когда стемнело, он, кликнув Юшку, поехал к Марье. В её жарких объятиях невзгоды отступили, стали казаться не такими уж неизбывными...

Ранним утром, заглянув по привычке на поварню и взяв ломоть горячего хлеба, Олег Иванович стал неторопливо подниматься к себе в горницу.

У двери на коленях стоял Фёдор.

Сердце радостно дрогнуло.

«Осознал!» Чувство торжества охватило великого князя. Но хотя всё внутри ликовало, он нахмурил брови и грозно спросил:

   — Как ты посмел нарушить моё повеление? Я же сказал — пока сам не призову.

   — Я потому, батюшка, нарушил, что ты своим непристойным поведением мне такое право дал.

   — Это каким же непристойным поведением? — не понял Олег Иванович. — Ты говори, да не заговаривайся!

В груди, где только что всё пело и радовалось, вдруг больно защемило от дурного предчувствия.

   — Умён ты, батюшка. Да не учёл, что окна моей горницы, где ты велел мне пребывать, смотрят как раз на ту дорогу, что ведёт из детинца к дому Марьи.

   — Ну!

   — Не нукай, батюшка, не взнуздал. За ухо, как дитё несмышлёное, таскал, а взнуздать не взнуздал. Я давно знал, что ты к ней повадился по ночам шастать, поправ закон божеский и людской обычай...

   — Юшка сказал?

   — Из Юшки чужие тайны и раскалёнными клещами не вытянуть, сам знаешь. Проведал я, и всё тут. Всю ночь думал, батюшка. Вчера я тебя слушал, как ты тут соловьём разливался, будущее Рязани живописуя. Теперь имей терпение, меня послушай. Если пойдёшь на Коломну, я матушке про Марию расскажу. Как ты, презрев на свете всё святое, к матери твоей внучки по ночам блудливым котом бегаешь. Даже не снохач — нет в русском языке для тебя слова достойного...

   — Ты с ума спятил! Как мать...

   — Как мать поступит, ей решать! — перебил отца Фёдор. — Руки на себя наложит, в монастырь уйдёт или примет тебя, простит — то её решение. Я же на Москву отъезжаю. Пусть тихоня Родослав, брат мой единственный, на престол садится. Но помяни моё слово: ты умрёшь, я у него Коломну отберу, а остальное он и сам из рук выпустит... Если же ты не пойдёшь войной на Москву, подтвердишь новым крестным целованием с Василием все договорные грамоты, что с покойным Дмитрием о мире и дружбе заключил, — буду тебе примерным сыном и ни словом матери не обмолвлюсь.

Олег Иванович молча смотрел сверху вниз на коленопреклонённого сына.

   — Что ж, речь не мальчика, но мужа. Только отчего ты её на коленях произносишь?

   — Потому что, батюшка, я пока ещё на твою милость уповаю.

   — А не боишься, сын, что я тебя за угрозу матери про Марию рассказать сейчас прикажу удушить?

   — Я в твоей воле.

Вопреки всему, в душе Олега Ивановича шевельнулась гордость. Это бы его сын, его наследник, человек с твёрдым характером, умеющий настоять на своём, рисковать головой, любить и быть верным. Такому и престол не стыдно завещать.

   — Ладно. Раз сам на колени встал, постой ещё. Аз же, грешный, пойду вздремну после трудов ночных, неправедных! — Великий князь с удовлетворением отметил, как дёрнулась голова сына от тонко рассчитанного оскорбления...

...Всё сделал Олег Иванович, как потребовал Фёдор.

И грамоты договорные с Москвой крестным целованием подтвердил, и сторожевые сотни на восточную и южную межи вернул, и даже (о том Фёдор слова не сказал) какое-то время к Марье по ночам не ездил.

Но радость ушла из сердца, а удача — из дел.

Эпилог

В 1395 году над всей Русью нависла новая грозная туча: Тимур, Железный хромец, прославленный полководец, двинул свои тумены в поход.