Многоликий. Олег Рязанский

   — Сына своего, от тебя прижитого, раньше Феденьки воеводой сделала. А после лаской, слезами и лжой добилась, чтобы Васятина мать на него все отчины и вотчины отписала, и ты это без единого слова своей княжеской печатью утвердил! Так что теперь твой выблядок чуть ли не целой волостью владеет, и в любой миг ты его удельным князем можешь сделать.

   — Замолчи! Он мне сын!

   — А она полюбовница! Думаешь, не чуяло моё сердце, что ты не забыл её даже тогда, когда она Васятиной женой стала? Женой твоего лучшего друга? Может, и хаживал к ней после его смерти, за тебя принятой?

Олег Иванович хотел было накричать на жену, заставить её умолкнуть, остановить поток нелепых обвинений. Но ему не к месту вспомнились бездонные глаза Марьи, в которые он заглянул, склонившись к ней с седла, манящий запах волос, и он подумал: до чего всё-таки проницательны бывают любящие жёны — видят то, что ещё только собирается грозовой тучей на окоёме желаний. Но этого он никогда, пока есть в нём хоть капля воли, не допустит. Олег Иванович обнял жену, поцеловал в стиснутые губы и ушёл. Однако вернулся и сказал негромко, но внушительно:

   — Фёдора не допекай, пусть любится. Лучше она, чем хоровод всяких жёнок!..

На прощупывание Рязани Москва ответила своим прощупыванием. Поговорили дома у Кореева. Покряхтели — больно давними были и обиды, и взаимные счёты. Куда как глубже уходили в прошлое, чем захват Лопасни, случившийся уже на памяти Олега Ивановича. Но хоть со скрипом, с взаимными упрёками, случалось, и с криком, а дело подвигалось вперёд: каждому была памятна Куликовская победа, добытая всем миром.

Настало время отправлять в Москву боярина Кореева с посольством. Перед отъездом сидели втроём — Фёдор, поняв, что батюшка не серчает, стал появляться на советах. И Ефросинья успокоилась — умная Марья не питала несбыточных надежд, помнила, что она даже не боярыня, а всего-навсего падчерица боярина, о замужестве не заговаривала. Любила Фёдора и была счастлива этой любовью. А княжич напрочь забыл обо всех своих лапушках, весь мир для него сосредоточился в Марье. Конечно, князь и княгиня беспокоились, как будут бороться с ней, когда придёт время наследнику жениться, не станет ли Марья непреодолимым препятствием, но это ждало в будущем. В конце концов, утешала себя Ефросинья, не стала же препятствием Олегу Дарья, хотя и родила ему сына. Правда, в глубине сердца что-то болезненно копошилось — ревность ли, обида, зависть, опасение. И не понять было — из-за сына и его будущего или из-за мужа и его прошлого...

Фёдор сидел на совете ясный, счастливый, пополневший. Он напоминал отцу сытого кота, только что не жмурился и не мурлыкал.

   — ...До какого края мне доходить в торге с Москвой? — спросил Кореев, прерывая затянувшееся молчание.

   — А сам-то как полагаешь? — ушёл от ответа великий князь…

   — Ведомо мне стало, что хочет Дмитрий вернуться к меже, что проложили и в грамотах обговорили ещё при Иване Калите.

Олег Иванович молча кивнул, давая понять, что ему это известно. Кореев говорил для княжича.

   — А мы по тем старым грамотам много деревень теряем? — спросил Фёдор. — И больших ли?

   — Да как сказать, сёла известные: Такасов, Талицу, Выползов, — ответил Кореев. — Зато Лопасня по грамотам за нами останется.

   — Сие по-божески, — кивнул Фёдор.

   — Вот и я так думаю, — улыбнулся поощрительно сыну Олег Иванович.

   — Но есть ещё одно условие москвичей. О нём ты, великий князь, пока ещё не слышал.

   — Это как — ты не доложил, получается?

   — Не хотел при боярах докладывать.

   — Какое условие? — В голосе Олега Ивановича явственно прозвучала опаска.

Фёдор встал, ободряюще положил руку отцу на плечо.

   — Желает Дмитрий, чтобы ты, великий князь, признал его старшим братом.

   — Вроде того, как признает его старшим братом Владимир Андреевич Храбрый, удельный князь Серпуховской?

Фёдор почувствовал, как напряглось под его рукой плечо.

   — Никогда Рязань уделом Москвы не была. Рязань издревле великое княжение со своими уделами, а Москва на нашей памяти поднялась, из отчины Кучковичей выросла!

Кореев тяжело вздохнул — он был уверен, что это условие окажется для Олега Ивановича неприемлемым, и сознательно отложил разговор до встречи наедине или при Фёдоре.

   — Чего ты вздыхаешь, Епифан? Обещал что Дмитриевым боярам?

   — Разве ж мог я, великий князь, без твоего ведома!

   — Тогда что?

   — Из Орды тревожные вести маленькими ручеёчками текут. Я не обо всём докладываю.

   — И напрасно. Реки из ручьёв вырастают.

   — Виновен, великий князь.

   — Мне твою вину на поле боя не вывести... — Олег Иванович вперил взгляд в боярина. — Тохтамыш после провала Мамая осмелел?

   — Не только осмелел, о походе на Русь возмечтал. Про Батыевы дани поговаривает в ближнем кругу.

   — Ручеёк достоверный?

   — В том-то и дело, что не из близкого круга, надо бы ещё проверить.

   — Зачем Тохтамышу большой поход?

   — Другие чингисиды после разгрома Мамая, того и гляди, в кошму под Тохтамышем вцепятся, вытаскивать начнут. — Повернувшись к Фёдору, объяснил: — Он по примеру великого предка не на трон сел, а на белую кошму.