Многоликий. Олег Рязанский

Затрещали копья калёные,
Зазвенели доспехи злачёные,
Застучали щиты червлёные,
Загремели мечи булатные
О шеломы хиновские
В битве на поле Куликовом,
На реке Непрядве за Доном!
На рассвете щуры жалобно запели
У Коломны, на городской стене;
То не щуры жалобно запели,
То восплакались жёны, причитаючи:
«О, Москва-река быстрая,
Зачем унесла ты на своих волнах
Мужей наших в поле незнаемое?»
Причитали они, приговаривали:
«Можешь ты, великий князь,
Днепр вёслами перегородить,
Дон шеломами вычерпать,
Речку Мечу татарскими трупами запрудить!
Так замкни, государь, Оку-реку,
Чтоб поганые к нам бы не шастали!
Уже наши мужья от ратей истружены...
Уж и Диво плачет под саблями,
Витязи русские изранены...»
Тогда нукнул Владимир Андреевич,
Поскакал во главе своего полка
На поганых ордынцев,
Молотя урожай Цепами булатными!
Красна земля под копытами — кровью полита.
Бела земля под копытами — костьми засеяна,
Только кровь-то всё больше татарская,
Только кости всё больше — ордынские...
Кликнуло Диво по Русской земле,
Возвестило славу победную!

Листы исписанного пергамена усеяли пол вокруг ларя. Степан писал не разгибаясь. Он вдруг вспомнил, что ни слова не сказал о чернеце Пересвете, может, потому, что, стоя за передовым полком, сам не видел его боя с Челибеем? Он стал вписывать строки о нём, об Ослябе.

Всё медленнее ходила рука по пергамену, с трудом ложились строчки:

А в Рязанской земле запустенье и скорбь:
Ни пахари в поле не кличут,
Ни пастухи на рожках не гудят,
Только вороны грают над трупами,
Да деревья к земле горем согнуты...
Нету славы Олегу-отступнику!

Степан задумался, зачеркнул последнюю строку и стал перечислять убиенных на Куликовом поле, почти не заботясь о песенности этого краткого синодика: Вельяминов, Мелик, Бренк...

...Утром пришёл Нечай. Чадил светильник, десятки исписанных листов пергамена устилали пол. Старик на цыпочках подошёл к ларю, поправил фитиль, поставил узелок с едой. Взял один лист, прочитал и стал торопливо собирать всё, что валялось вокруг и лежало на ларе, опасливо поглядывая на крепко спавшего Степана. Собрав, сунул за пазуху и вышел, заперев засов без обычного стука.

Степан спал и тогда, когда вновь открылась дверь и в подвал вошёл Дмитрий Иванович. За ним семенил Нечай с факелом. Князь сел рядом со спящим. Нечай поставил факел в гнездо и выскользнул за дверь.

Дмитрий Иванович посмотрел на Степана, потом вздохнул и положил тяжёлую ладонь ему на голову:

   — Вставай!

Степан поднял голову, повёл глазами вокруг, ничего со сна не соображая, увидел великого князя, но снова опустил голову, закрыл глаза.

   — Вставай! — повторил Дмитрий Иванович.

Степан ошалело вскочил, затряс головой. Он огляделся и, не увидев ни одного листа пергамена, хрипло спросил:

   — Где они? Упёр этот аспид? Подстерёг?

   — Не упёр, а отнёс князю Боброку. Тот прочитал — пришёл ко мне. Я прочитал — к тебе! — Великий князь произнёс медленно, будто читал по написанному: — «Задонщина великого князя московского Дмитрия Ивановича Донского». Хорошо!

   — Название — отсебятина Нечаева, — буркнул Степан. — Я не успел надписать. Хотел так: «Слово о полку Дмитриеве, Дмитрия Ивановича, внука Невского, против Мамая поганого на поле Куликовом».

   — Вроде как «Слово о полку Игореве»?

   — Угу...

   — От Слова родилось Слово?

   — Получается, так...

   — Я это уразумел. А ещё я увидел, что ты, воспевая победу Руси над Ордой, новую славу Москвы с древней славой Киева воедино сплёл и тем самым Москву наследницей Киева поставил. Цены нет твоей повести. Не за то, что меня прославила, а за то, что Москву вровень с Киевом подняла.

Степан, склонив голову, глядел на Дмитрия Ивановича с удивлением.

   — Не думал я о том вовсе. Красота Слова меня заворожила, за ним и шёл.

   — Одно дело, что ты писал, другое дело, что я, читая, понял. Мысли великие!

Степан недоверчиво ухмыльнулся, но в словах великого князя не было насмешки.