Многоликий. Олег Рязанский

   — Умудрился прошлыми разорами, — укоризненно поправил Степана попик и, полагая, что не понял его воин, пояснил: — Не восстановил ещё силы наш князь после недавнего налёта басурман проклятых, нет у него ни полков, ни удальцов. Да и нужно ли дружину класть, коли не можешь остановить Бегича? — торопливо заговорил поп. Степан мучительно размышлял, что ему делать теперь.

   — А Москва что? — спросил он наконец, перебив попика.

   — Москва ополчается. Многие наши рязанцы туда подались. И Пронские с Москвой.

   — Значит, Москва ополчается, Пронские тоже, а наш князь в болота?!

Попик закрестился, попятился, не находя слов, и скрылся за церковной оградой. Степану не было нужды в его ответе — опять, второй раз за несколько дней ему предстояло принять решение и за себя, и за сотню с лишним доверившихся ему людей. Несомненно, у Олега Ивановича были свои соображения, когда он без боя оставил столицу и ушёл на север. Но мысль о том, что другие собираются дать татарам бой в то время, как рязанцы уходят, заполняла душу гневом. Сердце, совесть требовали без рассуждений вести сотню туда, на север, за Оку, навстречу московским полкам. Хоть и не велика сила — сотня — а всё же опытные воины, возмужавшие в стороже на меже, никогда не бывают лишними в трудном бою. Но как сделать это без повеления Олега Ивановича? Степан глянул — вот она, сотня, стоит недалеко. Пожилые воины спешились, заботясь о конях, молодые сидят в сёдлах. И те и другие спокойно смотрят на него — они вверили ему и судьбу, и честь свою и теперь не сомневаются, что он примет правильное решение. А он? Господи, как бы хотелось самому кому-то ввериться, спросить совета. Степан посмотрел на Юшку:

   — А ты что скажешь?

   — Не может быть такого, чтобы никто из рязанцев не пошёл к Москве. Чай, не в первый раз.

   — То простые рязанцы, ополчение, они вольны в своих поступках. А мы сторожевая сотня, — вспылил Степан. — Не понимаешь будто!

   — А чего тут понимать-то? Дело ясное. Только перед Ордой всё едино — сторожевик ты или нет.

   — Ну так что?

   — А ничего. Тебе, сотник, решать.

Но решения не было.

Из-за ограды осторожно выглянул давешний попик.

   — Эй, воевода, а молебен не закажешь?

   — Молебен? — не понял Степан.

   — О ниспослании победы. Я так понимаю, что ты с Москвой надумал соединяться?

   — А ведь ты прав, поп! Служи молебен! — Степан, спешившись, пошёл в церковь.

Юшка достал кису, извлёк резанку, кинул попу и тоже пошёл в храм.

К ограде стала подтягиваться сотня...

Глава двадцать шестая

Опять, как два года назад, мучили Олега Ивановича сомнения. Десятки разгромов и разоров, обезмужевшая земля говорили, что надо уходить, уводить в глухомань полки и мужиков. Гордость же шептала, что невозможно без конца убегать от ордынцев, тем более что они всё едино умудряются терзать Рязанскую землю, топтать её копытами своих коней, грабить и уводить в полон людей.

Опять договариваться с Москвой, вставать под Дмитрия? А если и на этот раз потерпят поражение московские воеводы, а вместе с ними и рязанцы?

Ефросинья, два года назад напугавшаяся за мужа столь сильно, что у неё стало болеть сердце — пришлось отказаться от любимой соколиной охоты, — умоляла уходить привычными путями.

Поддерживал её и Епифан Кореев. От него и узнал с удивлением Олег Иванович, что ночью тихо уехала в сторону Мещеры вдова Васяты, забрав с собой дочь и сына, обезножевшую мать Васяты, старую боярыню Арину, несколько возов добра.

Странные отношения складывались у князя с Дарьей: она не замечала его, словно не было между ними ни прошлого, ни настоящего, а только вина в гибели Васяты, которую Олег Иванович за собой не признавал.

Степан встретил войско Дмитрия Ивановича Московского на левом берегу полноводной после осенних ливней реки Вожи, правого притока Оки. На счастье, первым, кого увидел, был воевода сторожевого полка Семён Мелик, давний знакомец: все сторожевики — московские и рязанские, пронские и брянские — знали друг друга или понаслышке, или по встречам в Диком поле.

   — Говоришь, повелением Олега Ивановича идёшь к нам? — спросил Мелик.

Степан этого не говорил, но возражать не стал.

   — Негусто для подмоги, негусто...

   — За нами другие идут, припозднились, — покривил душой от великого стыда Степан, но по хитрому прищуру глаз Мелика понял, что тот видит его насквозь. Вспомнились рассказы, ходившие на меже, о налётах Семёна в глубокие татарские тылы, о захвате «языков», об умении заставить говорить почти любого, даже самого «каменного» монгола.

   — Пойдёшь под мою руку? — Мелик ушёл от скользкого разговора.

   — С радостью.