Многоликий. Олег Рязанский

Совещались в большой палате великокняжеского терема. На совете появились пять седобородых бояр, коих на стенах Степан не видел, два иерея и келарь монастыря. Пришли несколько выделенных князем Остеем сотников. Из простых людей пригласили: суконщика Адама, показавшего себя героем при защите Флоровских ворот, — он застрелил мурзу из самострела, — и кузнеца Никиту. Его Степан приметил в первый же день на стене: распоряжался уверенно и умно, и народ его слушался.

Бояре призывали довериться хану, положившись на клятву христианских князей. Келарь молчал, только чётки белого рыбьего зуба постукивали в его пальцах. Зато иереи убеждали поверить князьям и хану, сдать крепость и тем самым спасти кремль, красу и гордость Московского княжества, от уничтожения. Князь Остей, как был в закоптелом доспехе, примостился на ступенях возвышения, не решаясь сесть на престол, внимательно слушал каждого.

Чем дольше длилось совещание, тем напористей говорили бояре. Один из них, самый молодой, хотя и в его бороде обильно проступала седина, договорился до того, что обвинил Остея в самовольстве: мол, великий князь Дмитрий Иванович ему защищать город не поручал, а оставил московских бояр своими наместниками.

   — То-то я вас на стенах не видел, почтенные. — Степан не вытерпел.

   — А ты молчи! — вдруг вмешался келарь. — Забыл, что пострижен! Ни рясы под броней, ни подряска! Монастырь своим видом богомерзким позоришь. Весь в кровище на совет пришёл!

   — Так ведь басурманская-то кровь, святой отец! — заметил кузнец.

   — Кто ему дозволил рясу скинуть, где она?

   — Ты его ещё спроси, святой отец, почему он на стене в шишаке, а не в скуфейке ходит! — Кузнец не унимался.

   — Не о том разговор ведёте, други, — заговорил самый старый из бояр. — Надо нам хану ответ давать.

Спорили до хрипоты. Когда Степану показалось, что князь Остей склоняется к принятию предложения ордынцев, он не выдержал:

   — Не верь ордынцам, князь! Ты ещё молод, а я на меже десять лет провёл да полтора года в плену мыкался. Нехристям христианина обмануть — самое любезное дело, за доблесть считается! Неужели ты не понимаешь, князь, что уловка эта от бессилия — понял хан: не возьмёт он детинец!

   — Вот видите! — вдруг закричал младший из бояр. — Детинец! А мы говорим кремль! Проговорился ты, монах! Ты из Рязани. Засланный! Твой князь ордынцам броды через Оку, нам в тыл ведущие, показал!

   — Дурак ты, боярин, хоть и до седин дожил. Где ты был, когда я с князем Боброк-Волынским к нашествию Мамая готовил войско? Где ты был, когда меня но повелению великого князя в монахи подстригли? — Степан опять обратился к князю Остею: — Глупость хуже воровства, князь. Негоже от победы ради пустых обещаний отказываться. Но решайте как знаете, я действительно рязанец, моё слово в московских делах последнее...

Он махнул рукой и вышел из палаты. Во дворе его перехватила Лукерья. Степан не поверил своим глазам — принаряженная, нарумяненная, сочные губы алеют, чёрные брови вразлёт прорезают высокий чистый лоб — и когда только умудрилась привести себя в порядок?

   — Не послушали тебя недоумки?

   — Я же сказал — убирайся!

   — Нужно тебе за Москву, за предавшего тебя Дмитрия голову класть? Он-то сбежал...

   — Молчи!

Но не так-то просто было заставить Лукерью замолчать.

   — Бежим! — зашептала она. — Я знаю тайный ход. У Водовзводной башни. Мне Нечай показал, перед тем как ушёл из кремля...

   — Что же ты с ним не ушла? — не думая, что этим вопросом вступает в разговор с предательницей, спросил Степан.

   — Тебя, нелепого, нескладного, но любимого, узрела в тот день на стене — нешто не понятно?

   — Уйди!

   — Бежим!

   — Я ненавижу тебя!

   — Вот и ладно — ненависть лучше безразличия. — Лукерья улыбнулась и потянулась к Степану всем телом. — Ну, ударь, побей — но бежим!

Степан властно отстранил Лукерью, поднял руку — теперь это был старец Софоний, начертил в воздухе святой крест, сказал:

   — Бог тебя простит, женщина! — и твёрдыми шагами пошёл к узкой каменной лестнице, ведущей на стену...

На следующий день под неумолчный звон кремлёвских колоколов отворились главные ворота. Князь Остей в сопровождении пяти бояр, двух иереев и толпы именитых горожан вышел навстречу ордынским вельможам с дарами.

На заборалах башни, в подвале которой он совсем недавно сидел, ожидая суда великого князя, а затем писал свою бессмертную песнь, стоял Степан, одетый в чёрную монашескую рясу, и глядел с высоты на разворачивающееся перед ним действо отстранённо и скорбно.

Он смотрел, как из-за толпы ордынских вельмож и военачальников выдвинулись отборные нукеры с обнажёнными саблями в руках, ещё дальше появились конные воины. Что-то происходило не так, не похоже было на торжественную, мирную сдачу непобеждённой крепости.

Догадка сверкнула молнией.

Обман! Предательство!

Степан глянул вниз. Князь Остей уже вышел из ворот и медленно, степенно шествовал навстречу ордынским вельможам.

Что делать?