Много на земле дорог

— Не понимаю я девушек, Самсонов. Они для меня загадка, — вздохнув, ответил Слава и потянулся к Самсонову за папиросой.

— Не замечал, чтобы ты курил! — с удивлением воскликнул Самсонов и не без колебаний подал Славе папиросу.

8

А Надя и Костя в это время подходили к заводскому общежитию. Они шли неторопливо, вспоминая Веселую Горку, школу, ребят…

— И грусть и зло охватывают, когда я вспоминаю Андрея или Виру, — задумчиво говорила Надя.

— Думаю, что и мы виноваты. Рядом с нами росли два таких пустоцвета, а мы глазами хлопали. Я часто думаю об Андрее. Если бы я так же упорно думал о нем тогда…

— Знаешь, Костя, — перебила его Надя, — мне кажется, что основной чертой Андрея была самовлюбленная гордость, и если бы…

— …если бы мы сумели вовремя направить его по верному пути, у нас в Веселой Горке был бы незаурядный художник.

— Мы бы его спасли! — Эту фразу они сказали в один голос.

— Вот видишь, как мы одинаково думаем! — засмеялась Надя и сразу же стала серьезной. — И все же жаль Андрея. Не прожить и двадцати лет на свете… Ну, мы пришли, Костя.

Они остановились возле небольшого двухэтажного дома.

— Сами строили, — с гордостью сказала Надя. — И видишь, какой сад развели!

Надя открыла калитку, и они прошли по запорошенной редким снежком аллее фруктовых деревьев, поднялись на высокое крыльцо.

За просторной верандой оказалась небольшая комната с тремя кроватями, застланными одинаковыми шелковыми покрывалами.

— A у вас тут красиво, — снимая шинель, сказал Костя.

— А как же! — засмеялась Надя. — Ты посмотри, какой современный стиль у нашей комнаты. Видишь, какая легкая, изящная мебель? А шторы! — Надя подошла к окну и подняла рукой белую штору, на которой были изображены огромные красные кувшины.

— Что-то уж очень абстрактное, — неодобрительно усмехнулся Костя, усаживаясь в низкое кресло.

— Нет, погоди, не садись. Я хочу посмотреть на тебя. — Надя весело потянула его за руку.

Костя повернулся вправо, влево, потоптался на месте и, вспоминая свою любимую повесть «Сын полка», улыбаясь, спросил:

— Ну как, показался?

— Показался, — серьезно сказала Надя и с каким-то внутренним страхом подумала: «Что-то уж очень сильно «показался».

Надя согрела чай, нарезала сухой «многодневный» кекс.

— Больше ничего нет, Костя. Питаемся на, заводе. А так хотелось бы угостить тебя! Надоела, наверно, солдатская еда? И вина нет, а то бы выпить за встречу.

— Разве угощение мне дорого? Рад, что увидел наконец тебя. Расскажи лучше о своей работе, об учении, о новых друзьях, о Москве, на которую ты променяла Сибирь…

— Я Сибирь на Москву не меняла. А кстати, тебе писали из Веселой Горки? Редкие металлы у нас нашли, где-то рядом с селом будет строиться обогатительный комбинат. Так что мне есть куда возвращаться. Ты смотри сам к Москве не присохни.

Хотелось о многом рассказать, посоветоваться, расспросить о жизни… А часы бежали удивительно быстро, вечер оказался необыкновенно коротким, и они расстались, ни о чем толком не поговорив.

В эту ночь Надя долго не могла заснуть. «Что же это со мной случилось? — беспокойно думала она. — Учились вместе, переписывались, всегда были просто товарищами… А тут вдруг встретились через год, и началось такое, от чего голова пошла кругом… Он такой честный, искренний, хороший… и такой красивый… лучше всех…»

Утром она шла на завод и опять думала о Косте. Ей вспоминалось его лицо, его голос. Его прощание с нею на крыльце, когда он ласково назвал ее Надюшей.

Костя в эти часы тоже думал о Наде. Встреча с ней глубоко запала в его душу, и он понял каким-то неизъяснимым озарением: Надя — это его судьба.

«Давно ли ты так беззаветно любил Лизу и считал, что любовь эта будет вечной?! — рассуждал сам с собой Костя. — Значит, действительно нет на свете вечной любви…»

Нет, любовь к Лизе была ненастоящей, это была, скорее, мечта, преклонение перед недосягаемым. А Надя — жизнь… Это совсем, совсем другое.

9

Надя зашла в конторку за папкой и направилась в бухгалтерию закрывать наряды. В дверях она столкнулась с Иваном Синицыным. Он хотел посторониться, но его сильно качнуло, и он плечом задел Надю. Острый запах водки ударил ей в лицо. Надя отступила и, приглядываясь к Ивану, со страхом и с болью подумала: «Пьян!»

— Ну, вот видишь, какой я, Надежда Васильевна? Теперь и в комсомол не примешь, — невнятно сказал Иван, глядя на нее усталыми глазами; лицо его было потное и красное, сдвинутая набок кубанка еле держалась на взлохмаченной голове. — Запью! Сказал — запью, и запью!

— Эх, ты! — задыхаясь от негодования, воскликнула Надя. — Бригадир бригады коммунистического труда! Иди сейчас же домой. Понял?

Но Иван домой не пошел. Он ходил по полигону в разорванной до живота рубашке, вызывал всех на драку, хвастал своими огромными кулачищами. Рабочие с трудом увели его в общежитие и уложили в постель.

На другой день Иван Синицын пришел в комитет комсомола. Здесь уже был Слава, и Иван попросил Надю выйти на минутку в коридор.

— Ты прости меня, Надежда Васильевна. Слово даю: никогда больше такое не повторится.