Мне скучно без Довлатова

Когда я уезжал и шел с потрепанным своим баулом на стоянку такси, я все-таки подошел к витрине Марка. Он все также был в своем магазинчике один. Я снял свое старое барсалино и приветствовал его. Внезапно он подошел к витрине. Внезапно он весело рассмеялся и подмигнул мне.

Он, конечно, понимал все с самого начала. Но мы оба были персонажами парижской сцены, и каждый вел свою роль. Его роль была достойнее моей. И все-таки есть у меня мечта — зайти когда-нибудь к нему в магазин (я уверен, он не забудет меня) и купить хоть что-нибудь, ну, хоть одну ту самую голубоватую сорочку батн-даун в мелкую красную клеточку.

ПУЛЬМАНОЛОГ

Я почему-то сразу решил, что он британец и не промазал. Худой, впалые щеки, усы щеточками, ворсистый седой бобрик. Одет замечательно: двубортный костюм в булавочную полоску сидит как влитой, сорочка — ослепительно белый батн-даун и темный галстук бабочка. Лучше не придумаешь.

Я ему так и сказал, что он из Англии и что он очень элегантен. И то и другое ему понравилось. Он захохотал. «Я туберкулезник,» — добавил он, и продолжал смеяться.

Я понял, что здесь что-то не так.

— Вы больны туберкулезом? Как это печально! — добавил я.

Он захохотал пуще прежнего.

— Это они больны туберкулезом. А я их лечу. И не бесплатно. Вы откуда?

— Из России.

— Как это будет по-русски?

— Кажется, пульманолог, — ответил я.

— Вот, вот, — ответил он, — именно так.

И вдруг он добавил новое слово, и я даже сначала не понял, о чем речь.

Он сказал: Чеков.

— Каких чеков? — спросила моя жена.

А я вдруг догадался — это Антон Павлович Чехов.

Он напоминает нам, что Антон Павлович Чехов умер от туберкулеза и, возможно, жалеет его, или намекает на то, что если бы Чехов попал в его руки, все могло бы быть иначе. Так сказал мой голландский переводчик Ханс Болланд, человек крайне либеральных умонастроений.

Все это было на маленьком банкете по поводу моего выступления в голландском городе Маастрихте. Банкет этот был организован по-голландски, и я даже думаю, что это не совсем неправильно.

То есть реально это было так: гостям предлагалось бесплатно кофе в неограниченном количестве, а также множество классной закуски. И тоже бесплатно. Но вот выпивка была платная. В углу зала стояла шикарная стойка с двенадцатью пивными кранами, а за кранами — сотни бутылок и даже шампанское «Мумм», которое я видел второй раз в жизни.

Англичанин беседовал с двумя пожилыми дамами, облокотившись на стойку.

Я как герой вечера ждал бесплатной выпивки, но никто с этим не торопился. Тогда-то я уныло побрел к стойке и напоролся на пульманолога. Тут и произошла наша беседа. Она опять коснулась печальной судьбы господин Чеков.

Тут мне стало невмоготу я вынул монетку в 5 гульденов и бросил на стойку.

— Пива.

Что стало с англичанином! Его красивое лицо оскалилось, исказилось. Усы щеточками встопорщились. Ежик (он же бобрик) на голове зашевелился. Даже галстук-бабочка и то метнулся куда-то на меня.

— Только за мой счет, — закричал пульманолог. — Я страшно богат, туберкулез весьма доходчив, а эпидемия разрастается. Кривая ползет вверх. Он вытащил невероятно дорогой вишневый бумажник, кажется «Картье» и достал из него россыпь стогульденовых бумажек.

— Чего вы хотите? «Мумма», просто шампанское, карвуазье, «Хенесси»?

— Пива, — сказал я.

— Но я все-таки закажу бутылку «Мумм», — и он обратился к своим пожилым дамам.

Те согласно закивали.

Эта идея очень понравилась моей жене, которая вообще не пьет ничего кроме шампанского, а бокал «Мумм» привел ее в истинный восторг. Короче говоря, весь вечер мы пили за счет пульманолога и, боюсь, за счет туберкулеза тоже.

И не только мы. Он угощал всех, кто подходил к стойке. Это было даже несколько странно. Стоит элегантный английский пульманолог и угощает незнакомых людей.

Наконец, я не выдержал и спросил, в чем дело. Он поглядел на меня матовым немигающим взглядом.

— Я богатый человек… Сейчас большая вспышка туберкулеза, вы понимаете?

— Да, понимаю, — ответил я, так ничего и не сообразив.

— Но… — и он снова махнул рукой в сторону стойки. — Хотите «Адвоката»?

Через пятнадцать минут я должен был выступать. Ведь в Голландии все наоборот: банкет сначала.

— Нельзя отпугивать удачу, — сказал пульманолог с совершенно серьезным лицом. — Надо давать судьбе на чай. Вы понимаете? ЭТО ЧАЕВЫЕ!

Я понял.

— Может быть, рюмку карвуазье? Не обижайте, — сказал он мне на прощанье.

Уже звенел третий звонок.

Я согласился.

ТРЕТИЙ РЕЙН

Я ехал в поезде по Голландии с моим переводчиком Хансом Болландом. Мы говорили о Петербурге, о Михаиле Кузмине, об Алексее Пурине и Саше Леонтьеве.

Вдруг Болланд глянул в окно и закричал «Рейн! Рейн!» Оказалось, мы его переезжали по надводному мосту. Он был широк, не уже Невы. Цвета неказистого, глинисто-серого.

Был пасмурный день. Буксир тащил баржу с песком. Ничего особенного. Не было под рукой Брокгауза и Эфрона, чтобы узнать, откуда он вытекает и куда впадает. Сколько километров длины, какой грузооборот, ну и так далее. Да и неважно было все это.