Мне отмщение

   В сером неярком свете призрачного мира подвал казался умытым и четким, как квадрат во время урока геометрии. По стенам колыхались, развеваясь волосами и полыхая белесым пламенем, тени лаонцев. Их оказалось - о боги, как много, - тринадцать? Нет, вон еще кто-то... и еще кто-то... шестнадцать, шестнадцать душ...

   - Вот что я вам скажу, молокососы, - сурово высказался Амаргин. - Хватит верещать и терять попусту время. Что было - то было. А сейчас пришло такое, что пора отложить все в сторону. Навсегда.

   Рвущиеся под ветром хен тени явственно вскинулись. Амаргин невозмутимо продолжил:

   - Но и ненадолго. Если Стрелок прав, то отряд из пары тысяч карматов не оставит от этой убогой деревни камня на камне. Мы так и так через пару дней погибнем - и все наши распри канут в Великую Пустоту вместе с нами. Но эти пару дней мы будем наслаждаться хорошим боем и сумеем забрать с собой не одну человеческую свинью. Что скажете, господа?

   - Да... да... да... ты прав, Амаргин... - закивали и зашелестели тени.

   - Скажи айсенам, что мы согласны на их условия, Стрелок, - посмотрел Амаргин ему в глаза.

   Они были желтыми и стеклянными, как у набитого соломой барса в мастерской чучельника. За ними клубилось страшное, черное, горькое, как мышьяк, горе. Лаонец понимающе скривил губы - мол, я знаю, что ты видишь, но мне все равно, - смигнул и отвел взгляд.

   На улице чествовали аль-Хатиба аль-Куртуби. Именитый богослов продвигался в толпе неспешно, кивая избранным и изредка протягивая руку в благословении.

   Наблюдавший за процессией Абу аль-Хайр сидел высоко над улицей, и хорошо видел, как кивала и поворачивалась белая чалма муаллима, медленно сплавляясь по реке из людских голов. Ученый муж ехал верхом, смирного мула в простой кожаной сбруе держал под уздцы старый невольник в хлопковом халате. Другой нес курильницу - прежде чем начинать преподавание хадисов, аль-Хатиб расчесывал бороду и просил обойти его с благовониями и молитвой. Третий невольник, державшийся у правого стремени богослова, тащил стопку бумаги и деревянный ящик с письменными принадлежностями.

   Толпа восторженно орала и толкалась как оголтелая: к аль-Хатибу протискивались отцы семейств - коснуться рукава, это считалось хорошей приметой. Четвертый невольник, крепкий зиндж с непокрытой курчавой головой - он выступал у левого стремени - высоко поднимал толстую палку. Чернокожий грозил особо ретивым почитателям святого шейха - тягая за полы халата и дергая за рукав, те могли стащить аль-Хатиба с седла. Не пробившиеся к мулу довольствовались тем, что перли напролом по обе стороны, словно косяки рыбы в бурной реке: верующие надеялись собрать пыль в месте, которого коснутся сандалии шейха, тот ведь доедет до Масджид Набави и спешится, и пройдет к ступеням. Пыли перед мечетью много. Да и грязи прилично, на всех хватит.

   Начальник тайной стражи морщился, вспоминая слова главы столичных мутазилитов, ибн Сумама. Тот, как рассказывают, произнес, глядя на бегущих к пятничной молитве людей: "Смотрите, вот скоты, вот ослы! Смотрите, что этот ашшарит сделал с людьми!" Видел бы брезгливый мутазилит, порицавший Али и невежд, что творится здесь - столица показалась бы ему обителью просвещения и домом мудрости. Подумать только, его, Абу аль-Хайра, родной город, еще называют Медина Мунаввара, Город Освещенный, город света. Да уж, тут один отчаянный одиночка предложил список Книги с разночтениями. Рукопись сожгли, а самого любознатца хотели повалить в костер, чтоб сгорел вместе с еретическими бумажками, да стража отбила. Бедняге дали сотню плетей и изгнали из города - легко отделался.

   А ведь говорили, что в столице в одной из мечетей квартала аль-Зубейдийа диктует лекции один шейх, который учился у самого Рукн-ад-Дина аль-Харати. Так вот этот учитель говорит не о разночтениях, а о дописках и прибавлениях к самой Книге! Слышали бы это здесь, в Медине...

   Тем временем к аль-Хатибу пробился дервиш с десятком плетеных из роз веночков. Женщин к богослову не подпускали - шейх боялся оскверниться нечистым касанием, так что почитательницы передавали венки для благословения с доверенными лицами.

   Чайхана, в которой сидел Абу аль-Хайр, лепилась ласточкиным гнездом на древнем высоком фундаменте - чего, никто уж и не помнил. Здоровенные тесаные каменные блоки выступали из пыли и грязи на все шесть локтей, так что можно было тянуть чаек из мутного стакана и посматривать на все сверху, не опасаясь, что кто-то из толпящихся оступится и сквозь занавески рухнет к тебе на циновку.

   Еще сюда не долетало ничего из того, что разбрасывали в честь богослова купцы и ремесленники: Абу аль-Хайр, хмурясь, смотрел на то, как в воздухе над толпой вьются розовые лепестки, мелькают, перелетая по дуге, орехи, курага и кусочки пахлавы. Люди визжали и подставляли рукава и полы халатов, дети верещали, ползая под ногами взрослых в растущей давке. Возможно, то была последняя курага из запасов торговцев, но кто ж думает о бережливости и осаде в такой святой миг...

   - О шейх! Башмачники Святого города приветствуют тебя, о слава ханбалитской школы!

   О нет. Нет.