Мне хорошо, мне так и надо…

В результате ни на какого инженера, про которого шла речь, когда Майя переходила в математическую школу, она учиться не пошла. Как-то совершенно не тянуло, тем более, что папа, главный конструктор большого завода, примером для подражания никогда не был. Одно время в воздухе витала идея московского физтеха, но всем было ясно, что Майя там не потянет. Молчаливое присутствие при беседах корифеев наложили на Майю отпечаток: только что-то гуманитарное, лучше всего филология. Но филология означала самое страшное: школу, и этого надо было во что бы то ни стало избежать. Они с мамой и Александром Александровичем выбрали самую странную и нелепую специальность на свете: классическое отделение филфака, латынь и греческий. У мамы во Львове был когда-то замечательный преподаватель и вот… Как это романтично, удивительно, необычно, даже шикарно. Латынь – это вам не что-нибудь. Это высоко. Потом обсуждалось, где работать; но что значит «где?», можно преподавать на юрфаках, в медицинском, или работать в библиотеке. Проблемы они тут не видели, наоборот. Специальность редкая, оторвут с руками и ногами.

Майя пробовала поступить в ленинградский университет, кто-то ей говорил, что он лучше московского. Не получилось, она провалилась по истории. Опять готовилась, жила даже два года в Питере, но опять не вышло. И вот тогда Александр Александрович придумал гениальный план: поступим в Москве через рабфак. Была тогда такая субстанция, для рабочей молодежи. Папа пристроил Майю приёмщицей в мастерскую по ремонту холодильников, чтобы работала, но не перетруждалась. Со справкой о рабочем стаже Майя приехала в Москву, поучилась на рабфаке при университете, где ей очень понравилось. В конце обучения сдала экзамены по английскому, истории, литературе, написала сочинение, и была зачислена уже без экзаменов на «классику», не такое уж на филфаке популярное отделение.

В университете у Майи было всё отлично. Жила в общежитии на Вернадского, подружилась с девочками. Учиться было приятно, но трудно. Майя погрузилась в склонения и спряжения, герундии и ablativus absolutus. Начались переводы из латинских классиков, Майя долго и безрезультатно корпела над отрывками из военного трактата Геродота:

…castellisque compluribus eorum expugnatis. Missis ad eum undique legatisdes. Obsidibusque datis. Pace facta. Constituit cohortes duas in Nantuativus. …и многие крепости были взяты… и туда были посланы депутаты… и заложники были взяты… или отданы? Мир установлен… и две когорты были посланы к Нантуатам. А может нельзя сказать «депутаты», это слишком буквально. И кто такие эти Нантуаты? Историю античного мира тоже читали, но Майя всё равно была страшно в себе не уверена, ей всё время казалось, что она перевела неправильно, что другие ребята лучше её. Это ещё была её родная латынь, а греческий – это вообще было что-то невообразимое. Майя сразу решила, что с греческим у неё ничего не выйдет, лишь бы сдать, лишь бы не отчислили. Не выгоняли, но училась она средне.

Времени на личную жизнь почти не оставалось, и всё-таки, познакомившись с каким-то зрелым дядькой в гостях у подруги, Майя сразу на всё согласилась. Тело её бунтовало, требовало любви, мужчины были тайной, в которую очень хотелось проникнуть. В голове у Майи была полная мешанина: русская литература 20 века, Бунин, Набоков накладывались на мамины запреты и опасения. Майя, считавшая себя бунтаркой, слушаться не желала, авторитетов не признавала и надеялась, что она взрослый и свободный человек, который может и должен распоряжаться своей жизнью, невзирая на мораль и общепринятые каноны. Её тело – это её тело, и она вольна делать с ним, что угодно.

В середине второго курса произошло довольно незначительное событие: их послали на картошку. Разве Майя могла знать, что эта «картошка» определит всю её дальнейшую жизнь.