Мне хорошо, мне так и надо…

Как Майе хотелось бы сейчас помнить маму молодой красивой милой женщиной, но нет, в воспоминаниях детства мама выглядела замотанной, озлобленной училкой: семья, тетради, педсоветы, дневники… И так каждый день, каждый день. Как мама вела себя в классе – Майя не знала, никогда у неё не училась. Любили её ребята? Неизвестно, но коллеги её точно недолюбливали. Интересно, за что? Мама всегда это объясняла своей излишней добротой. Может, правда? Мама была размазня? На собраниях не выступала, не выставляла напоказ свою идейность, манкировала классным руководством, несобранная, вечно всё забывающая. Её не слушались, коллеги не уважали и всегда клевали. «Клевали» – мамино слово. Даже преподавание любимой русской литературы не доставляло ей, видимо, удовольствия. Странно. Наверное, ей хотелось бы говорить о поэтах серебряного века, но этого не требовалось. Мама любила русский романтизм, а должна была пафосно преподносить подвиг Павки Корчагина и мусолить про «лишних людей». Может, она и себя видела «лишним человеком», который живёт не так, как хочется и делает не то, что умеет и любит.

Зачем мама жила в комнате с Танькой, почему им с Сашей надо было столько лет делить одну комнату? Кровати рядом, один на двоих письменный стол. Вечные их с братом дрязги по любому, самому ничтожному поводу, и никто не хотел друг другу уступать. До первого класса они дружили, а потом брат почему-то стал относиться к ней свысока, в нём уже тогда вырисовывался тот неприятный сноб, в которого он впоследствии превратился. Сначала Майя стала для него «дурой», потом все девушки и женщины подпали под это определение. Они дрались. Майя, крупная сильная девочка, не уступала брату, но он её дразнил, а она «лезла за словом в карман» и проигрывала: сначала она просто была «тупая и толстая», потом он кричал ей, что она неумная и неначитанная, а это было в сто раз обиднее, чем детское «дура». Она мелко на него жаловалась: «Мам, а Саша мне не даёт… Меня не пускает… Взял без спросу… Толкнул… Испортил…» Он тоже не отставал и тоже жаловался маме. Саша с Майей были погодками, и боролись за мамину любовь и внимание. В этой борьбе Майя брату проигрывала. Сколько она себя помнила, мама никогда не брала её сторону, в лучшем случае она кричала им, чтобы оставили её в покое, разбирались сами и не дергали её по пустякам. Мамин тон был таким нетерпеливым, раздражённым, на лице её появлялось страдальческое выражение. Майя помнила, что мамин тон был точно таким же, каким она, наверное, говорила с учениками, типичный, принятый в те времена тон советской учительницы: «Быстро замолчали… оба, сейчас же прекратили… немедленно перестали…» Эдакий совершенный вид без местоимения «вы», грамматически неправильный, употребляющийся только учителями. Было ещё дурацкое «мы»: «Мы сегодня будем уроки делать, или нет? Может быть мы наконец постелим, застелим…» Тогда Майе все эти школьные учительские обороты слух не резали, но сейчас мамины «неправильности» звучали в её голове.