Мне хорошо, мне так и надо…

Отношения с Роном у неё немного не то, что испортились, но поблекли. Мирей всё больше замечала, что они очень разные люди. Рон раздражал её своей правильностью, какой-то особой провинциальной негибкостью, он стал ей даже чем-то напоминать деда. Две стороны одной и той же религиозной медали. Ей не хватало образованных, либерально настроенных людей, открытых для всего нового. Но в их окружении таких не было. Жены военнослужащих – малоинтересные клуши, никогда из Америки не выезжавшие. Серьёзно говорить они не умели, обсуждали только детей, поездки в город и продвижение по службе своих мужей. Она совсем уж было приуныла, но почувствовала, что беременна. Мирей не очень-то хотела ребёнка, слишком серьёзную травму нанесла ей мамаша, канувшая в неизвестность «сволочь, salope». Мирей опасалась, что чувство материнства недостаточно в ней развито, и хорошая мать из неё не получится. К тому же «дети цветов», с которыми она пробыла в жизни довольно долго, любили порассуждать о беременности как о биологической ловушке, в которую не стоит попадаться. Есть секс, свобода отношений, которую не должны сковывать дети. Мир несовершенен и не стоит наводнять его несчастными. Да что теперь говорить. Узнав новость, Рон от счастья не знал, куда её посадить. «О, бэби, спасибо. Господь услышал мои молитвы. Я знал, что он нас с тобой благословит своей благодатью». Ну что он такое говорит? При чём тут господь? Рон-то оказывается ждал ребёнка, молился о нём, а ей ничего не говорил. Оказывается, он с ней не откровенен. Странно.

Беременность не оставила у Мирей никаких особо волнительных воспоминаний. Воды отошли под утро в соответствии со сроком. Рон отвез её в госпиталь, а потом шёл по коридору рядом с каталкой, держал её за руку и повторял свое привычное: «Не бойся, бэби, я с тобой. Всё будет хорошо». Родить как полагается не удалось, воды отошли, но стимуляция вызвала только очень слабые схватки. Сделали кесарево. Мирей очнулась и увидела у себя на груди маленькое коричневое тело. Мальчик смотрел на неё широко-раскрытыми чёрными глазами и взгляд его казался серьёзным и осмысленным. Мирей назвала сына Давид в честь деда, который к тому времени умер. Если бы он был жив, сын был бы назван по-другому. В честь живых родственников евреи своим детям имен не давали, даже Мирей бы не осмелилась. Давид, которого Рон называл Дэвид, с ударением на первом слоге, рос милым и послушным мальчиком, обычным американским ребёнком, которому повезло, что отец всё время служил на одной и той же базе и семье не приходилось переезжать. Мирей начала говорить с сыном по-французски, и когда он был совсем маленький они друг друга понимали, но как только начались разные школы, французский стал лишним. Давид не хотел на нём разговаривать, упрямился, на вопросы, заданные мамой по-французски, не отвечал. Да и когда им было разговаривать? Мирей не так уж часто находилась с сыном наедине. Давид вообще предпочитал общество отца, любил ездить в Джорджию к бабушке с дедушкой. «Мирей, детка, не приставай к парню с французским. Не стоит его злить. Ему же здесь жить, пусть будет как все», – говорил ей Рон, делая всё возможное, чтобы избегать ссор. Мирей смирилась, тем более, что и она сама говорить по-французски отвыкла.

На похороны бабушки они ездили всей семьей, и снова ей пришлось почувствовать чужеродность своей чёрной семьи на кладбище, где раввин читал кадиш. Давид был ещё маленький, он вертелся, ничего не понимал. Родственники задавали ему вопросы на английском с большим акцентом, он тушевался и неизменно отвечал ОК. Мирей видела, что её американская жизнь никого особо не интересует, её считают «отрезанным ломтем», мысленно она пообещала себе без излишней необходимости в Париж не ездить, никто теперь её тут не ждал. Считать маленького чёрного мальчика «своим» родственники евреи были не в состоянии. Их даже трудно было за это осуждать. Дядюшка, мамин брат, образцовый семьянин и прихожанин синагоги, пытался говорить с ней о наследстве, но Мирей не хотела в эти наследные дела вникать: всё вроде было оставлено ему с сестрой, т. е. «сволочи». Теперь только надо было её где-то найти. Дядюшка просил её забрать из квартиры всё, что ей захочется, на память. Мирей взяла свою детскую серебряную ложечку и один семейный альбом. Для памяти этого было достаточно.