Мне бы хотелось, чтобы меня кто-нибудь где-нибудь ждал…

Я выпал в осадок при виде его татуировок.

Эмбер была на кухне, и я отправился к ней. Она спросила:

- Пришел помочь?

Я отрицательно покачал головой. Тогда она сказала:

- Хочешь посмотреть фотографии?

Мне и на это хотелось ответить «нет», но я кивнул:

- Ну еще бы, конечно, хочу.

Она ушла к себе в комнату, а вернувшись, закрыла дверь на ключ и смахнула все барахло со стола на пол. С особым грохотом падали алюминиевые подносы.

Эмбер положила передо мной на стол картонную папку, села напротив.

Я раскрыл папку и увидел руки - свои руки, одни только руки и ничего больше.

Сотни черно-белых фотографий.

Мои руки на гитарных струнах, мои ладони, сжимающие микрофон, руки, повисшие как плети, руки, приветствующие толпу, руки, пожимающие чьи-то чужие ладони в кулисах сцены, сигарета в пальцах, мои ладони, касающиеся моего же лица, рука, дающая автограф, руки размахивающие, умоляющие руки, руки, посылающие воздушные поцелуи, и руки, колющие себе «дозу».

Огромные худые ручищи, с венами, похожими на синие реки.

Эмбер крутила в руках крышку от пивной бутылки, давила хлебные крошки на столе.

- Это все? - спросил я.

Впервые я смотрел ей прямо в глаза дольше секунды.

- Разочарован?

- Не знаю.

- Я снимала твои руки, потому что только они в тебе и уцелели.

- Неужели?

Она кивнула, и на меня пахнуло ароматом ее волос.

- А сердце?

Она улыбнулась, потянулась ко мне, перегнувшись через стол.

- А что, оно еще не разбито? - ответила она вопросом на вопрос с гримаской сомнения на лице.

В дверь постучали, послышался чей-то смех. Я узнал голос Луиса, который орал: «Наам нужжен леед!»

Я сказал:

- Надо бы проверить…

Они едва не вышибли дверь, эти придурки. Она положила ладони на мои руки, взглянула на них, словно видела впервые. И произнесла:

- Этим мы сейчас и займемся.

Увольнительная

Всякий раз, когда я что-нибудь делаю, я думаю о моем брате и понимаю, что он сделал бы это лучше меня. Этот кошмар длится уже двадцать три года. Нельзя сказать, что меня это так уж сильно расстраивает - скорее, отрезвляет.

Вот, к примеру, сейчас я еду поездом № 1458 из Нанси, у меня отпуск, первый за три месяца.

Служу я простым вестовым, тогда как мой брат был младшим офицером запаса, ел в офицерской столовой и приезжал домой на каждый уик-энд. Ладно, проехали. Так вот, о поезде. Когда я пришел в свое купе (а я заранее заказал билет на место лицом по ходу движения), там уже сидела какая-то тетка, разложившая на коленях пяльцы с вышивкой. Я промолчал. Сел напротив нее, с трудом запихнув свой огромный рюкзак в багажную сетку. Еще в купе была девушка - довольно милая, она читала роман о муравьях. В углу ее рта я заметил прыщ. Жаль, в остальном малышка была вполне ничего.

Я отправился в вагон-ресторан за сэндвичем.

А вот как бы все происходило, окажись на моем месте мой брат: он бы улыбнулся этой тетке самой обаятельной из всех своих улыбок и показал бы ей билет - прошу прощения, мадам, нет, возможно, это я ошибаюсь, но мне кажется, что… И она залебезила бы перед ним - ах, простите, ах, извините! - лихорадочно собирая свои вещички, и быстренько пересела бы на свое место.

Из-за сэндвича он бы закатил грандиозный скандал, сказав, что за 28 франков - нет, ну действительно! - они могли бы положить кусок ветчины потолще, и официант в смешном черном жилете немедленно поменял бы ему бутерброд. Я точно знаю, я видел брата в действии.

С девушкой он бы повел себя еще более изощренно. Просто взглянул бы на нее так, что она сразу бы поняла, что заинтересовала его.

Но при этом она бы точно знала, что он заметил и ее прыщик. И ей бы уже было нелегко сосредоточиться на муравьях, и она не стала бы сильно выпендриваться, если бы…

Но все это, конечно, произошло бы, только если бы он захотел.

Потому что в любом случае унтер-офицеры путешествуют обычно первым классом, а у девушек в первом классе вряд ли бывают прыщи на лице.

Я так и не узнал, произвели ли на эту птичку впечатление мои военные ботинки и бритая голова, потому что почти сразу заснул. Нас сегодня опять разбудили в четыре утра и отправили на гребаную пробежку.

Марк, мой брат, пошел в армию, отучившись три года на подготовительном отделении Инженерной школы. Ему было двадцать лет.

Я же отправился исполнять свой гражданский долг, когда после двух лет обучения получил диплом техника высшего разряда, перед тем как приступить к поискам работы в секторе электронной промышленности. Мне уже стукнуло двадцать три.

Кстати, завтра у меня день рождения.

Это мама настояла, чтобы я приехал. Я не очень-то люблю дни рождения - вырос уже. Но для нее - что ж, ладно.

Мама живет одна с тех пор, как отец бросил ее в день девятнадцатой годовщины, их свадьбы, сбежав с соседкой. Это было сильно, ничего не скажешь.

Мне трудно понять, почему она так ни с кем и не сошлась. А ведь она могла бы, даже и сейчас может, но… не знаю. Мы с Марком говорили об этом однажды и решили, что она просто боится. Не хочет рисковать, опасается, что ее снова могут бросить. Какое-то время все к ней приставали, чтобы записалась в Клуб одиноких сердец, но она не захотела.