– Я повидал немало убийц, со многими долго беседовал не только на допросах, но приватно. Хотел понять. И знаете, что я вам скажу? – оживился Дидро и даже дотронулся до плеча Мельяра, но тут же отдернул руку: плечо показалось ему неживым, как плечо статуи Командора. – Убийцы часто воображают, что убивают во имя добра. Воины света, да. А зло – это мы: полиция, суд, государство. Один… Дефуа его звали, негодяй, каких свет не видывал, он изнасиловал и убил падчерицу и не раскаивался. Я много говорил с ним до суда и после, когда он сидел в одиночке и ждал казни. Его, впрочем, не казнили, заменили на пожизненное. Он уверенно говорил: «Я очищаю землю от скверны». Так и говорил, да. «Эта девица была воплощением порока, дьяволом во плоти, и многим мужчинам пришлось бы худо, если бы…» Ну, вы представляете.
– Угу, – кивнул Мельяр и не пожелал слушать дальше. То, о чем говорил Дидро, он знал и сам, очень хорошо знал, даже слишком хорошо.
– Я о том и говорю, – продолжал Мельяр. – Добро симметрично злу, как электрон симметричен позитрону.
– Нет! – воскликнул Дидро, почувствовал жжение в груди и тише, жалея себя, повторил. – Нет. Не может убийство быть добром. У Дефуа просто разум помутился. Убийство даром для психики не проходит, будь человек даже последним негодяем.
Мельяр хмыкнул.
– Электрон может вылететь из атома в одном направлении, может – в другом или в третьем. Множество электронов… Множество миров… И все они – вся Вселенная! – находятся в состоянии суперпозиции. Существуют все варианты, все! Вместе. Одновременно. Существует мир, в котором явился Христос и спас людей, недостойных спасения. Существует – в той же суперпозиции – мир, где Христос возвестил в Нагорной проповеди, что люди должны ненавидеть друг друга, ибо в ненависти – развитие, а в любви – застой. А до него был Моисей с заповедями о том, что соперника нужно убить, что ложь необходима, а правда ведет к поражению и гибели.
– Нет! – вскричал Дидро, не обращая уже внимания на то, как в груди колотится и грозит вырваться наружу сердце. – Не может быть такого мира ни в какой суперпозиции! Он погибнет, потому что все перебьют друг друга!
– Ха! – Мельяр посмотрел на Дидро с сожалением. – Вы ошибаетесь. Во-первых, в суперпозиции такие миры есть. Их много, столько же, сколько миров, спасенных Христом. Во-вторых, ненависть – не меньший источник прогресса, чем любовь, это говорю вам я. Я живу… жил в таком мире. Я – тот же Дорнье, тот же Понсель, но в моей части суперпозиции электрон где-то когда-то полетел в другом направлении… фигурально выражаясь, конечно. Люди убивали друг друга во все времена. Можно подумать, что после Христа в вашем мире стали убивать меньше. Ха! В моем мире Христос – да, его тоже звали Христом – сказал: «Люди, убивайте во имя Господа и очистите землю от скверны. Если изменила жена – убей ее. Если предал друг – убей. Оставшиеся спасутся и войдут в царство Божие».
– Ужасно… – пробормотал Дидро, приложив ладонь к груди.
– Напротив! – голос Мельяра гремел так, что было наверняка слышно в кухне, но у Дорнье с Марго шла своя беседа. – В шестом веке после рождества Христова на земле наступила спокойная жизнь. Да, убивали, но система пришла в равновесие. Убивали столько, сколько нужно для сохранения и развития популяции. Зло? Конечно. С вашей точки зрения. С моей – зло, когда прощаешь подлость и оставляешь подлеца жить.
– Хаос…
– Никакого хаоса! А впрочем… Просто примите во внимание: я – тот же Дорнье. И поскольку мы все – бесконечное, по сути, число – существовали в суперпозиции, то и память у нас общая. И все так бы и продолжалось, но в конце двадцатого века Элицур и Вайдман придумали мысленный эксперимент, позволяющий увидеть невидимое. Зафиксировать другой вариант суперпозиции миров. Да и это ладно. Но Квят с командой сумели такой эксперимент поставить, а я… то есть Дорнье… то есть я… довели надежность эксперимента почти до ста процентов. И все. Суперпозиция распалась. В физике это называется декогеренцией и много раз наблюдалось на группах элементарных частиц. Но никто никогда не присутствовал при декогеренции целых миров, пребывавших в суперпозиции многие миллионы лет. Может, миллиарды – с самого Большого взрыва.
Мельяр говорил все тише и медленнее, будто засыпал и пытался сохранить ясность сознания, но удавалось это ему с трудом. Дидро физически ощущал, как Мельяр искал слова, будто камни ворочал в поисках нужного. Как он мог прийти из другого мира? Дидро не понимал этого, он вообще мало что понял из слов Мельяра. Эксперимент Дорнье что-то разрушил, и потому… Что? Убийство в пещере произошло полвека назад, когда Дорнье и не думал о своем эксперименте.
– Эй, – сказал Дидро, – вы заснули по своему обыкновению? Говорите!