– Даже голодные, Дон, вряд ли стали бы есть яхту.
– Ты знаешь, о чем я... Так-так, а это еще кто? Щенка завел? Какой милашка!
– Это девочка. Сестра оставила на передержку.
– Привет, милая! – нагнувшись, потянулся к ней Дон, но Лори отскочила, и Лойд впервые услышал ее голос: писклявое отрывистое «тяв-тяв». Дон снова выпрямился. – Что-то не очень она ласковая.
– Просто не знает тебя пока.
– Небось все загадила?
– Ну, не так плохо.
Они снова стали наблюдать за моторной яхтой, а Лори сидела на краю дощатого настила и смотрела на Лойда.
– Моя жена ни за что не согласится на собаку, – вздохнул Дон. – От них, мол, одна грязь да хлопоты. Когда-то у меня тоже была, настоящая колли, еще в детстве. Упала в колодец. Крышка совсем сгнила, и бедняжка провалилась. Пришлось вытягивать ее этой, как ее там...
– Вот как?
– Да. Ты поосторожнее со своей крохой возле дороги. Выскочит – и пиши пропало... Нет-нет, ты глянь, ну и махина, черт подери! Ставлю десять к одному, что сядет на мель.
Яхта на мель не села.
Разводной мост опустился, и машины поехали дальше по своим делам. Лойд обернулся, Лори спала, лежа на боку. Он взял ее на руки. Песик открыл глаза, лизнул его в ладонь и снова задремал.
– Пойду домой, сварганю что-нибудь на ужин. Счастливо, Дон!
– Тебе того же. Приглядывай за своим щенком, не то он все в доме погрызет.
– У нее для этого игрушки.
Дон усмехнулся, обнажив кривые зубы, при виде которых по спине Лойда пробежал холодок.
– Вот увидишь. Ей больше по вкусу мебель.
Когда Лойд смотрел по телевизору вечерние новости, Лори подошла к его креслу и дважды тявкнула, точно как днем. Заглянув в блестящие глаза, он взвесил за и против и усадил ее на колени.
– Только попробуй мне налить на штаны – прибью.
Однако все обошлось, и вскоре она заснула, свернувшись клубочком. Лойд рассеянно гладил собаку, смотря телефонный ролик о теракте в Бельгии, а когда передача закончилась, вынес Лори на улицу, снова взяв под мышку, как футбольный мяч. Пристегнул поводок и позволил подойти к краю Оскар-роуд, где она присела и сделала свои собачьи дела.
– Отлично придумано, – улыбнулся Лойд, – так держать!
В девять часов он выстлал пол детского манежа пеленками для собачьего туалета – завтра не мешало бы пополнить запас, а заодно купить бумажных полотенец – и опустил щенка внутрь. Тот сидел, не сводя с него глаз. Лойд поставил воды в чашке, Лори немного полакала, затем улеглась, все так же наблюдая.
Лойд разделся и тоже улегся, не потрудившись залезть под одеяло. По опыту он уже знал, что утром оно все равно окажется на полу, став жертвой его ночных метаний. Однако сегодня он почти тут же провалился в сон и проснулся только в два ночи – от тоненького скулежа.
Лори лежала, просунув нос между прутьев манежа, будто тоскующий узник камеры-одиночки. На пеленках валялось несколько колбасок.
Рассудив, что на родной Оскар-роуд в столь поздний час можно не бояться оскорбить чьи-то чувства, щеголяя в трусах и майке, Лойд сунул ноги в шлепанцы и вынес свою гостью (так он до сих пор думал о Лори) наружу. Там он опустил ее на подъездную дорожку. Собака немного прошлась, понюхала кляксину птичьего помета и решила на нее помочиться. Он снова одобрил идею. Лори уселась и стала смотреть на пустую дорогу, а Лойд смотрел на звезды. Как их много, никогда столько не видел, хотя нет, должен был. Просто давно. Он попытался вспомнить, когда последний раз выходил на улицу в два часа ночи, но не смог. Почти зачарованно глядя на Млечный Путь, он вдруг поймал себя на том, что засыпает на ходу, и вернулся с собакой в дом.
Лори молча смотрела, как он меняет загаженные пеленки, но, оказавшись в манеже, начала скулить снова. Взять ее, что ли, с собою в постель? Хотя нет, судя по статье «Вы завели щенка», так не годится. Авторша, некая Сюзанна Моррис, доктор ветеринарии, без обиняков заявляла: «Стоит стать на этот путь, свернуть с него будет очень трудно». К тому же мысль о том что, проснувшись, он найдет в кровати на месте жены коричневую колбаску, отнюдь не прельщала. Это было бы не только неуважением к памяти покойной, но и означало бы, что придется менять постельное белье – работка, которая тоже его не прельщала, потому что этот блин вечно выходил комом.
Лойд пошел в комнату, которую Мэриан звала своей берлогой. Ее вещи по большей части оставались на месте, потому что, несмотря на увещевания сестры, он так и не набрался духа с ними расстаться. После смерти жены он старался избегать этой комнаты. Даже от фотографий на стенах боль утраты накатывала с новой силой, особенно сейчас. В два часа ночи человек не такой толстокожий, и только к пяти кожа начинает грубеть, когда первые лучи солнца появляются на востоке.